Петя мой в отпуск собирался приехать после госпиталя. Но снова письма с фронта. Многие из их выздоравливающей палаты ввиду наступления ускоренно попросились в свои части.
Тут похоронка пришла скоро…
Мне по этому поводу на станции сутки отгула дали. Поехали мы с другой соседкой, Катей, за город мою картошку копать… Весной посадили. Соседка за руку Римку волочёт, сумки все у меня взяла, облегчить старается. На меня сбоку смотрит… А я удивляюсь сама: ничего вроде. Надо — иду. Надо вот участок мне выкопать — помню… Ровно отупела я от усталости и заботы. А того, что Пети больше нет и нашей с ним жизни никогда теперь больше не будет, этого я вроде не понимаю еще.
Приехали мы, а две сотки моих… вырытые. Обманул сторож! Или не уследил… А зима новая скоро. Как рыдала-то я! Страшно сказать: по всему сразу… И по участку-то вырытому, и что Пети-то моего не-ет, никогда не увижу больше-е, и по себе с Римкой вою…
Потом смотрю: а Римка будто понимает чего… Рядом на корточках сидит, ямку хмуро копает. Лопатки острые у ней под пальтецом выступают… Картошинку мне подает. С полведра мы какой-никакой насобирали.
Как испугалась-то я тогда… На своем санпропускнике начальника я, как могла, умолила. Не имел он права меня отпускать. С Беловой мы тоже простились, с собой я ее звала… Домой я, к матери поеду. И к Лизе-снохе. Не то Римку не уберегу!
А тут еще писем мне от матери все нет и нет. Что и думать, не знала. Это я тоже коменданту говорю. Умолила…
Лиза-сноха меня как раз с поезда встретила.
И объяснила тут же сердито: что свету она за нашим Николаем не видела! И живет она теперь уж как может. Как умеет, она живет… Он то ли без вести пропал, то ли ее с детьми бросил. «Да ты что, Лизка? Говоришь-то ты чего?» А мать моя, объясняет она мне дальше, прошлой зимой мать умерла… И дом наш совсем заваливается. Я, если хочу, могу, мол, у нее пожить.
Дальше что ж? Лизке спасибо: голову хоть было куда приклонить. Вот как случилось-то, Милочка. Мать бы я сейчас свою повспоминала… Одно слово, что столько она в жизни вынесла… И мало радости от нас. Я вон как с Петей в Кременец убежала…
Лизка мне тоже про то поминала. Чуть какое-нибудь у нас несогласие — она: «Ты и девчонкой шальная была, я помню! На край света-то за ним полетела! Что, озолотил он тебя больно? Ладно… не буду».
Елизавета и до войны была маленькая, но жилистая и длиннорукая и в любом деле цепкая и ворчливая. Брата моего старшего жена… Теперь Лизка и вовсе щуплая, глаза позапали. И чуть что, она в крик: «Со счетным образованием-то — дура ль, нет — в госпиталь идти? На хлеборезку она не хочет! Мне Ребраков даром, что ль, устраивает?»
