Он был готов к этому и, ухмыляясь, лежал на спине, вздернув ноги и все четыре руки кверху, прямо как дохлый паук. Уверен, он придушил бы меня за несколько секунд, если бы Дэвид, осознанно или нет, не выбросил руку и не ткнул пальцами в глаза существа, в результате чего тот не сумел меня схватить, и я упал промеж его распростертых рук.
***
Больше рассказывать, в общем-то, и нечего. Раб отпихнул Дэвида в сторону и попытался укусить меня за горло, но я воткнул большой палец ему в глаз, изо всех сил стараясь держать его на расстоянии. Федрия, с большей отвагой, чем я мог от нее ожидать, сунула мне в свободную руку копье Дэвида со стеклянным наконечником, и я всадил его рабу в шею — подозреваю, что успел перерезать ему трахею и обе яремные вены, прежде чем он умер. Мы наложили жгут на ногу Дэвида и ушли, не получив ни денег, ни знаний, которые я надеялся извлечь из тела раба. Мэридол помогла нам довести Дэвида до дома, а мистеру Миллиону мы сказали, что он упал, когда мы лазали по заброшенному дому — впрочем, я сильно сомневаюсь, что он нам поверил.
Однако, несмотря на то, что мне не терпится побыстрее перейти к открытию, сделанному немногим позже и оказавшему на меня куда большее влияние, есть еще одна деталь, о которой нельзя не упомянуть, говоря об этом происшествии. Это образ, искаженный и преувеличенный моей памятью. Когда я снова и снова вонзал осколок в шею раба под лучами света, льющегося из окон высоко позади нас, наши лица почти соприкасались, и в зрачках его глаз я увидел раздвоенное отражение своего лица, и оно показалось мне в точности таким же, как у раба. Я никогда не забуду слова доктора Марша о возможности выращивания неограниченного числа идентичных личностей путем клонирования, и о том, что раньше, когда я был маленьким, отец пользовался репутацией торговца детьми. После освобождения я пытался отыскать хоть какие-то следы матери, той женщины на фотографии, которую показывала тетя Жаннин, но тщетно — снимок, несомненно, был сделан задолго до моего рождения — может быть, даже на Земле.
Упомянутое открытие я сделал сразу, как только мы покинули здание, где я убил раба, и заключалось оно вот в чем: на улице стояла не сырая осень, а самый разгар лета! Все мы четверо — Мэридол уже успела к нам присоединиться — были крайне обеспокоены состоянием Дэвида и занимались сочинением истории, объясняющей его травму, что несколько смягчило испытанный нами шок, но никаких сомнений не было: стоял обычный для всякого лета жаркий день, с присущей ему томностью и духотой. Деревья, запомнившиеся мне почти голыми, покрывала густая листва, а среди ветвей шумели бесчисленные иволги. Над фонтаном в нашем саду больше не витал пар от подогретой воды, которую включали, чтобы не мерзли и не лопались трубы. Когда мы проходили мимо, держа Дэвида под руки, я провел рукой по воде — она была прохладной, как роса.
