— Чем озабочены, товарищ комфронт? Кажется, вы чем-то весьма огорчены, хмуритесь, как петербургский день…
— Я опоздал сегодня из-за странной шутки, — сказал Фрунзе. — Чувствую себя словно в грязи. По приезде в Москву на несколько часов задержали меня и всех пассажиров моего поезда, обыскивали как спекулянтов.
— Вас?! — захохотал Ильич. — Как же это могли ошибиться? Что за фантастика?
— В том-то и дело, Владимир Ильич, все было преднамеренно.
Спокойно, но не обычным отчетливым, а глухим голосом Фрунзе коротко рассказал об обстоятельствах и подробностях обыска. Владимир Ильич уже не смеялся — брови круто сдвинулись, он остановился, не отрываясь смотрел на Фрунзе и вдруг резко сказал:
— Несомненно, вас хотели скомпрометировать. Чудовищно глупая затейка! Нет, это — безобразие и подлость! Шедевр глупости — в лучшем случае.
— Понимаю — пустяк. Не следует и вам волноваться. Но вот — гадко на душе.
— Нет, не пустяк! — перебил Ильич. — Этот случай непременно обсудим на Политбюро. Так работать нельзя. Да, да! А вы… Вы не имеете права поддаваться плохому настроению. Ведь вы видели: ЦК ждет от вас огромной работы. — Ленин взял руку Фрунзе, пожал, встряхнул. — Дорогой комфронт, позвольте напомнить, что мы все в ЦК полностью доверяем вам. Если у вас хоть малейшее сомнение на этот счет, то это просто… стыдно! Вы не смеете падать духом.
Ленин обеими руками взял его руку, заглянул в лицо, мягко предложив:
— А пойдемте-ка наверх, перед сном попьем чайку. Чудесный, сладкий! Вот за чаем и поговорим. Хочу поделиться с вами некоторыми соображениями.
Фрунзе не раз бывал в кабинете Ленина. Сейчас он снова с какой-то радостью разглядывал небольшую комнату с двумя окнами на кремлевский двор, вошел в нее, как в свою. Все было на прежних местах: письменный стол под зеленым сукном, два телефона, свечи в подсвечниках — если погаснет электричество. У Ленина для себя обыкновенный плетеный стул, а для посетителей — кожаные мягкие кресла. Вот знакомые шкафы с книгами, карта на стене, портрет Карла Маркса. Табличка на кафельной печи — «Курить воспрещается».
Расспрашивая о дороге из Туркестана в Москву, о положении в Азии, Владимир Ильич приготавливал чай, с чайником в руке двигался, легкий, быстрый, очень простой. Слушая, он живо поворачивался к Фрунзе, слегка наклонялся, небольшие темные глаза остро поблескивали…
Сейчас Фрунзе уже не вспоминал о происшествии в вагоне.
Смотрел на кафель печи, а видел степь, Днепр, сёла, где хозяйничала контрреволюция. Его заботил новый фронт, он, только что назначенный командующим, мало о нем знал. Накопление войск, новые формирования, политработа, транспорт (нет топлива!), характер осени на юге, состояние дорог и мостов, продовольствие для армий, артиллерия, конница и, наконец, место и время главного удара — все это уже занимало мысли Фрунзе. Он и заговорил об этом, но Ильич в хозяйственных хлопотах, казалось, не слышал, достал с этажерки тарелку, накрытую салфеткой. Под салфеткой оказался хлеб. Расстелил салфетку на столике у стены, налил чай, поставил перед Фрунзе стакан, обе руки ласково положил на плечи.
