Нет, не верилось, — может быть, парни вздумали пошутить, кто-то прикидывается? Но — голос ведь Антона.
— Это кто же? — повторила ненужный вопрос и бросила занавеску.
С улицы долго не отвечали, обмерла, подумала, что он ушел. Вдруг, уже отчетливый, донесся голос Антона:
— Я подойду к калитке.
Накинула на плечи платок, тихо выбежала за дверь, во двор. К ней, как бы защищая хозяйку от ночных гостей, подкатилась собака. Феся попридержала ее, бормоча:
— Тихо, тихо, Решка.
Скрипнула калитка… Просто как в сказке, голова кругом. Недавно думала о нем, и — вот он: вошел во двор, идет к ней. Феся оттолкнула снова заворчавшую собаку, пошла навстречу Антону.
Сошлись на середине двора. Антон поздоровался, от него пахну́ло запахами шинели, ремней. Опять, как тогда, на Сиваше, крепко держит ее пальцы, не выпускает. Фуражка — на затылке, шинель под горлом расстегнута, белеет голая шея, луна светит в глаза. Смотрел, смотрел.
— Вспоминала?
— Вспоминала…
Думала: где он, на севере носит его или он близко, в этих войсках? Только не помнит, в каком селе стоял год назад. Мало ли сел пройдено, видено. Может быть, нашел дивчину и живет-поживает в городе… Бывают же такие люди — помнятся, они и в мыслях и в душе, и не мешают и не уходят. Вспомнить их — и больно, и радостно, и надежда в сердце…
Феся поняла, что не мимоходом он зашел. Кинулась к нему, прижалась головой к шинели.
Сели на лавку перед хатой, еще не знали, о чем говорить. Он крепко обнимал, шептал:
— Значит, ждала? Мы в Перво-Константиновке стоим… Я две ночи не спал.
Она отвечала:
— Тш-ш!
А он все радовался, что вспоминала его.
— Ну вот и хорошо. Это — как раз… Я шел и надеялся… Ну и как ты тут, что тут было?
— Как ушел ты, так плохо стало. Тата били шомполами… А я ведь хотела с тобой идти, искала тебя, да ты ночью ушел. Меня за Никифора выдали. А как побили тата шомполами, убежала, давно уже, в прошлую, осень. Тебя ругала, за то что ушел, не простился даже…
— Часу не было, бегом отступали, — оправдывался Антон. — Признаться, в ту ночь не надеялся, что вернусь… А сейчас как живете: посев имеете, лошадей?
Замолчал, а потом шершавый, задубелый воротник его шинели ткнулся ей в голую шею…
Запели петухи, ночь кончилась — скоро на улице покажется люди.
— Идем в хату, — Феся взяла за руку Антона.
В еще темной хате сели в углу стола, взялись за руки. Фуражка Антона, слышно, свалилась с лавки на пол.
Феся держала теплые, твердые, спокойные, но временами все-таки вздрагивающие руки Антона, будто успокаивала. Слышала, как он затаивал дыхание, потом глубоко вздыхал… Все еще спят, не время для разговоров… Антон явился издалека, стало быть, помнил о ней, как и она о нем помнила. Чужой никогда не пришел бы вот так. Едва узнала его через стекло, — пришел! — сразу толкнуло в грудь: родной… Феся крепче сжимала его руки, будто опасалась, что, если отпустит хоть на миг, тотчас его опять унесет, и на этот раз — навсегда.
