Мы люди, не признающие середины,
Наше место — либо над всеми, либо в могиле.
Тебе известно, что эта профессия — властвовать и управлять — редко приводит к возвышению и часто сводит в могилу, и лучше бы вам жить как простым людям — у каждого из них своя работа, ремесло или дело, которым он зарабатывает себе на жизнь. Тогда, спускаясь с высот власти, вы занимали бы свое место в сообществе людей, приносящих пользу и живущих плодами своего труда.
Паша: Клянусь Аллахом, все, что я вытерпел от полиции, прокуратуры, двух судов и ревизионного комитета, не так горько и обидно, как эти ваши проповеди и советы. Поздно мне учиться и набираться умения, овладевать ремеслом и профессией не осталось времени. Проповеди полезны тем, кто жизнь начинает, а не доживает.
Говорил Иса ибн Хишам: Опечалился я, слушая эти слова, стало мне жаль пашу и начал я прикидывать и соображать, какую помощь я могу ему оказать. Но ничего путного придумать сил у меня не хватило и отчаяние было меня охватило. А паша то глядел, как я раздумываю, то сам погружался в раздумья, а потом с места встал, за руку меня взял и сказал.
Паша: Я нашел, слава Аллаху, на что мне жить и как расходы свои покрыть.
Иса ибн Хишам: Что же ты нашел?
Паша: В прошлые времена было в обычае таких людей, как я, добрые дела творить, дабы Аллаху угодить и в геенну огненную не угодить. Строили мы мечеть, либо куттаб{90}, либо сабиль{91} и жертвовали участок земли, все доходы от которого на их содержание шли. Верность обычаю храня, так же поступил и я — оставил после себя огромный вакф{92}, и наследники мои ни присвоить, ни растратить его не могли. Так пойдем же и разыщем то, что мной построено и на богоугодные дела завещано.
И продолжили мы с пашой хождения в поисках его имения. Расспрашивали каждого встречного о мечети и сабиле, но поиски наши тщетны были и никого, кто бы место их нам указал, мы не находили. Паша то и дело вспоминал улицы и переулки, тупики и закоулки и повторял: «Где-то тут они должны находиться, Аллах не позволит мне ошибиться». Но шаги его все замедлялись, а охи и вздохи учащались, при виде домов развалившихся он стенал, как тот поэт, что над следами жилища ‛Аззы{94} или Навар{95} слезы проливал.
Мы спросили о ней, и твой плач был ответом,
слезы, стекавшие по щекам, заменили слова.
После долгих блужданий и хождений, на одном месте топтаний и возвращений увидели мы узкий проулок в конце пути — по нему с трудом можно было пройти. Паша остановился, глядя на дома покосившиеся, на стены обвалившиеся и на мечеть, что на углу возвышалась, — рядом с ней питейная лавка помещалась. На другом углу лавка торговца благовониями находилась, а возле нее другие, разным товаром торгующие лавки ютились. Паша стал осматриваться и оглядываться, колебался между уверенностью и сомнением, и долго не мог прийти ни к какому решению, пока не углядел в одной из лавок дряхлого старика, на корточках недвижно сидящего и с места не сходящего. Старик древнюю развалину напоминал, взгляд его безнадежность и покорность судьбе выражал, а лоб, словно папирус ветхий, следы тягот и испытаний сохранял. Паша тут же сомневаться перестал и уверенно, как хозяин слугу, старика подозвал. Старик с быстротой удивительной на ноги вскочил и к паше подбежал, ясно было, что оклик для него как строгий приказ прозвучал, словно король одного из свиты своей позвал. С видом раба покорного он перед нами встал и смиренно новых приказов ждал. Паша еще раз его оглядел, с мыслями собрался и сказал.
