Он провел пальцами по одному из рисунков (большое сине-лиловое пятно расползлось по листу, будто разбухшая грозовая туча), словно ощупью проверяя увиденное.
— Да! — выкрикнул он. — Точно… Помню…
Дмитрий Иванович вздохнул и пробормотал, боязливо косясь на уткнувшегося ему лбом в плечо Фёдора:
— Да я так… С восьми лет, знаете ли… Если того не раньше. Как то скарлатиной заболел. Тяжело было, температура высокая. Текло что-то изо рта, нехорошо было. И дышать тяжело. Казалось даже, что умру скоро. Хотелось чего-то… Чтобы вместо комнаты, вместо обоев надоевших, бледно-жёлтых с серыми пятнами. Так обидно было — всё, что есть в жизни, так это только то, что окружает. А что окружает?
— Я помню, — не слушая сбивчивую речь гостя, продолжал Пришелец. — Вот такое вот небо было. Много, много лет назад. Я уже и сам плохо помню, но помню… Жарко. Кажется, тёплое время. Воздух другой, другие запахи. Иная жизнь. Я лежу на траве, трава щекочет затылок, запястья. Жуки большие, прозрачные, будто из хрусталя. Летают надо мной, садятся мне на лицо, на руки, на живут. Свистят, пронзительно свистят. И ползают, ползают. Колючие, щекочущие лапки. И небо! Такое небо! Именно такое небо! Я смотрел на него. Тогда, в тот день, давний, далеко уже ушедший от меня день. Именно таким было небо в тот день! Ты увидел его… Быть может, мы одновременно смотрели на него. Ты — из своего мира, я — из своего. Неужели было так?
— Холодно было, — сказал Дмитрий Иванович. — У меня тогда неба не было. Снегопад. Низкие, серые, тяжёлые облака с тёмно-грифельными краями. Я стоял у окна, смотрел на снег. Болело горло, ужасно болело горло. Хотелось красок, просто красок — любых, любых… Я достал альбом и начал рисовать. Здоровье моё с тех пор не поправилось. Выжил, но едва ли стало больше радости в жизни. Горло каждую зиму болит так же, как болело тогда. И дышать не легче. Зимой — от холода, летом — от пыли и жары. Сегодня вот и сердце прихватило…
— Сознание, — прервал его Пришелец. — Я потерялся. Тот день был последним. Потом я ушёл. Я покинул свой мир, ушёл путешествовать, гулять, бродить по чужим краям. Чужим, чужим… Вот настал этот несчастный день — я всё-таки заблудился. Потерял карту, свернул не туда. Мой корабль разбился при посадке. Он горел на болотистой пустоши, я полз. Полз, цепляясь пальцами за каменистый грунт чужой планеты. Я полз. Вашими днями, вашими ночами. Добрался до города. И продолжал ползти, теперь уже только ночами. И заполз сюда… В этот грязный, зловонный, в этот проклятый подвал! Я предполагал, что подобное может случиться. Весь терялись и до меня. Не возвращались… Нас много, таких вот странников. Нас ищут, нас ждут. Конечно, за нами придут когда-нибудь. Не знаю, когда… Через годы, десятилетия… Видишь ли, Дмитрий, Вселенная велика. Очень велика. Даже для наших спасателей, лучших спасателей в мирах Внешнего круга. Они ищут нас, они зовут нас, но зов их стихает так быстро. Быть может, они где-то рядом. Каких-нибудь пара десятков парсеков отделяет меня от спасения. Но я не вижу их, а они — меня. И сколько ещё таких потерянных страдальцев в иных мирах? Сколько ещё потерянных пришельцев из моего мира ждут спасения? И что остаётся нам? Ждать, ждать спасения. Но я же не хотел этого! Я не мог просто потеряться! Не мог, Дмитрий! Сколько раз я пытался уйти отсюда, сколько раз! Ты думаешь, мне хорошо здесь? Ты думаешь, мне приятно подыхать в этом дерьме?! Нет, Дмитрий, нет. Я болен, пойми, я болен! Я могу не дождаться спасателей. Срок мой близок, защитный кокон…
