— Всё, всё обычно…
Если бы заранее поставить в холодильник пиво…
Если бы догадаться, что вечер будет таким бесконечным…
— Я уже не молод, совсем не молод.
…Вот с дыханием-то было и не так, что-то не так как прежде. Что-то в лёгких было сегодня не так. Как будто тяжесть дыхания стала настолько хорошо ощутимой, что стало ясно, так отчётливо ясно, как придёт смерть.
Она придёт тяжестью. Нарастающей тяжесть дыхания, переходящей в удушье.
— Ты что?
И этот свист…
— Иваныч… Чёрт ты старый! Ну что разлёгся опять?
Веник смочен водой, пыль липнет к прутьям.
— Ноги хоть подними!
Так лежать и пить — глоток за глотком. Сегодня суббота. А она не поверит — подумает, что бездельник…
— Бездельник ты, Иваныч. Как пить дать! Вот машину продал, а зря…
…Вот так закроешь глаза — и получится, что навсегда. Так просто это может случиться. А она будет мести пол… Веник по линолеуму — шуршание, шуршание. Справа налево…
— …Там, за окружной — земля есть. Мне соседка говорила. Огород вскопать можно, помидоры посадить. Знаешь, сколько на рынке сейчас помидоры стоят?
— Не знаю, — ответил Дмитрий Иванович.
И закашлял от ненароком попавшей в горло слюны.
«А ещё ведь и подавиться можно!»
— Это всё потому, что, дармоед, на рынок не ходишь! — заявила супруга его, Тамара Николаевна.
И особенно резко, почти наотмашь, махнула веником. Так что с непросохших прутьев брызги полетели на диван.
— Бога побойся, — слабым голосом ответил Дмитрий Иванович. — Я для кого баранку кручу? Для кого в три утра встаю? Для блажи своей?
— Это твоя…
«Вот ведь дура-то досталась!»
— …работа такая! — ответил Тамара Николаевна, заметая мусор в совок. — Это у тебя долг твой — семью обеспечивать. Баранку крутить не только на работе мог бы. Вот лежит теперь с самого утра, стонет. Чего ради? Жалости хочешь? Сочувствия? О себе только думаешь, Иваныч. О болячках своих. А это нехорошо, совсем нехорошо. Только и мыслей, что о плохом…. Между прочим, у тебя двое сыновей взрослых. С Семьями, с внуками. Нашими же внуками. И много ли радости им на деда такого смотреть? Вот и дёргай тебя всё время, вот и дёргай…
Шторы слегка качнулись от слабого, но уже не по дневному прохладного ветра.
Ветер подул ещё раз. Немного сильнее. И потом — резким, холодным порывом откинул лишь слегка прикрытую форточку, будто в досаде, что не пускают его. И потоком — блаженным, влажным, предгрозовым, невидимым, то так ясно ощущаемым воздушным потоком заполнил комнату.
«Может, станет легче?»
