— Просят срочно связаться, — торжествующим тоном выпалил Горне. — Просят! Срочно! И дают сигнал отмены для поисковой операции. Чудо! Нам не нужно выбираться наружу, не нужно бродить по этим дикими краям, рискуя встретиться с местными дикарями и чудовищами, которые (чувствую это, а предчувствия мои всегда верны, в чём и ты, друг Маде, смог сейчас убедиться) непременно населяют эту планету. Не нужно…
— Мы должны лечить, — напомнил Маде. — Командир знает порядок. Одно посещение — один больной. Мы добры…
— Командир знает, — Горне помрачнел.
А потом решительно свистнул.
— Это обычаи… А есть порядок! Свяжемся с базой, получим подтверждение отмены — и домой! В конец концов, одного туземца мы успеем вылечить и перед отлётом. Трудно ли это, с нашей-то техникой? Которая, впрочем, иногда подводит…
И Горне приложил ко лбу контактный датчик визуальной связи.
Дмитрий Иванович после получасового скитания по улицам под ослабевшим, кропящим через силу, но до мелкой дрожи холодным дождём обрёл спокойствие и мир в душе.
Он забрёл на школьный двор (там, где старый яблоневый сад, поредевший от времени и набегов мальчишек), сел прямо на траву, спиной прислонившись к стволу.
И заснул.
Когда проснулся — уже стемнело. Дождь, как видно, давно прошёл, так что и с крыш перестало капать. Только воздух, свежий и влажный, с едва уловимым и странным в городе запахом моря, был всё ещё грозовым, не растерявшим пьянящую вольность молний.
Но с нагретого за день асфальта шли испарения, и уже собирался над городом серый, душный, ночной туман.
Дмитрий Иванович потянулся и выпрямил затёкшую спину. Болел позвоночник, и ломило в затылке, но…
«Кажется, я не заболел! Совсем! И сердце…»
Было легко дышать. И сердце не чувствовалось в груди. Будто его там и нет.
Вот такая странная получилась свобода. С мокрыми брюками (Дмитрий Иванович и сам удивился тому, как легко и спокойно сиделось ему в мутной луже у корней старой яблони), с курткой в бурых пятнах.
«У меня всё хорошо. Я не простудился. Нет кашля и горло не болит. И жить вот так, под дождями и падающими листьями, я могу ещё долго, очень долго. Дня три, наверное. Это целая жизнь! Длинная жизнь, если хорошенько подумать. Если представить себе эти три… или, скажем, четыре дня — один на один с собой и альбомом. Можно понять, наконец, для чего он мне нужен, этот альбом. Можно увидеть те удивительные разноцветные пятна, линии, фигуры, что появляются в ночном небе, стоит только глянуть на него, на его липкую, затягивающую взгляд темноту. Можно нарисовать… Чёрт, вот фломастеры свои я не взял! Нет, нет, нельзя возвращаться, нельзя. Надо раздобыть… Найти где-нибудь… Да, найти. Только вот надо встать. Ноги затекли, но это ничего. Не страшно. Я обязательно найду… Мне нужны краски…»
