Фёдор потёр глаза, неуверенно, шёпотом ругнулся (и тут же боязливо огляделся по сторонам — были случаи, когда сказанные им нехорошие слова его жестоко били дети, игравшие в футбол на рыжем, пыльном пятачке возле школы).
В тот день Господь был милостив — не дал умереть от жары (послал посредине дня недопитую кем-то и оставленную в кустах у железной дороги бутылку пива), предупредил дальним громом о подступающей грозе и увёл куда-то проклятых подростков с их страшным, тугим, звенящим, каменным в лихом ударе футбольным мячом.
Фёдор помолился бы Господу (молиться Фёдор умел! Были времена — он и в церковь ходил… ту, салатно-зелёную с золотыми гранёными куполами, что на проспекте). Но Он запретил. И молиться, и в церковь ходить.
Потому, что это отвлекает.
От чего отвлекает хождение в церковь и кому может помешать корявая и тихая его молитва — Фёдор понять не мог. Но подчинился.
Потому, что Он необычайно умён. Велик. Грозен. Всесилен.
Даром, что живёт в подвале и спит… Нет, не на картонках от коробки, в которой когда-то был телевизор…
Какой телевизор?
— Сам… сунг… сунг…
— Сам суй! — радостно выпалил Фёдор и захихикал, довольный немудрящим своим остроумием.
Молния сверкнула над школьной крышей и через мгновение тяжёлый, раскатистый, оглушающий, динамитный удар грома обрушился на кудлатую и белую от пыли бомжовую голову.
Фёдор испуганно сжался и, воровато оглядевшись по сторонам, торопливо перекрестился.
— Да ладно, ладно тебе… Шучу я…
…Спит он на куче преющих от подвальной сырости тряпок, потерявших цвет, насквозь пропитавшихся Его мочой, потому что Он не человек какой-нибудь презренный, чтобы вот так запросто, по нужде из подвала выходить.
Потому, что Он — не человек…
«Вот Он узнает, что крещусь… И что собакам разрешаю в помойке рыться».
Он не любит собак. И глаза у Него…
Бр-р! Ливень-то какой!
Фёдор окончательно проснулся. И понял, что за полминуты пробуждения своего успел изрядно вымокнуть. Расползшаяся от дождя картонная коробка противно хлюпала и быстро темнела от заливавшей её воды.
«Ничего».
Фёдор хотел было вскочить, но вовремя вспомнил про незалеченный за лето радикулит (конечно, спать на чём попало… считай — на земле… нет, был весной старый матрас, да отобрали Никифор с Людкой… молодые, заразы, здоровые… отобрали — пялить друг-друга под кустами, кобель с сукой! чтоб им сдохнуть!).
Поэтому он встал медленно, жалея поясницу и почти не сгибаясь. Сначала — на четвереньки, потом — медленно, медленно вверх.
