— Может быть, и сей добрый молодец в зипуне и кирасирской каске, добытой при разграблении родовой усадьбы Пушкина, Толстого или Бунина?
— Может быть, и он в том числе.
— Государь мой батюшка!.. — распалился Фарадей, и бас его загромыхал на всю улицу: — Да я!.. Да вы!.. Эх! Черт бы вас разодрал, так, чтоб сам бог не склеил!
— Уймите свои нервы! — взорвался и Глеб Максимилианович, поняв, что впустую потратил весь пороховой заряд: — Не ровен час, рабочие услышат и возьмут вас за воротник.
— Что-о?! Пугать?! Да-а, вот это вы умеете. Адье!
Глеб Максимилианович не оглянулся, хотя почему-то ему очень хотелось это сделать. Обиженно вздохнул и зашагал вверх по Кузнецкому мосту, с досадой размышляя о том, что, действительно, кроме угрозы, он немногое мог противопоставить доводам Фарадея. Как жаль, что такая светлая и сильная голова упущена...
Он шел и рассеянно ловил обрывки разговоров. Голоса прохожих доносились будто бы из-под воды, но смысл слов доходил до сознания:
— На два дня — полфунта хлеба.
— Рабочим дополнительно пять осьмух на день.
— На детские карточки — варенье и клюква, по купону номер восемь.
— Икру, слышь, дают: один фунт икры или полтора фунта воблы — сам выбирай.
— Толку с той икры!.. Хлеб стравишь, а сытости никакой. Лучше воблу взять. Пару картошечек в чугун, да горстку пшенца, да укропчик сушеный — и-эх, ма! — хошь с хлебом, хошь так хлебай. У меня укропу — два веника: к теще под Рязань ездил...
— Воблу с головой варите?
— А как же?! Самый навар, самая слажа...
Так, в том же роде по всей улице. Не хочешь, а уверишься, что все кругом думают лишь о еде. Нет, Глеб Максимилианович был далек от желания кого-то обидеть, не хотел поставить себя как-то вне других, над людьми. По собственному опыту он знал, как трудно переносить голод, как много внимания и сил отнимает сейчас проблема насыщения. Но... невольно в голову приходили чьи-то сердитые, обидные слова о тех, кто были рядом, вокруг:
— Народ, загнивший в духоте монархии, бездеятельный и безвольный, лишенный веры в себя, недостаточно буржуазный, чтобы быть сильным в сопротивлении, и недостаточно сильный, чтобы убить в себе нищенски, но цепко усвоенное стремление к буржуазному благополучию.
Что если это в самом деле так?..
Что за вздор лезет в голову?! Разве Глеб Кржижановский не знает, что народ его совсем не такой — еще с детства, еще с тети Нади, бросившейся в огонь ради спасения живой души?
И все же. Все же... Поди попробуй с ними. Где уж тут? До высокой ли мечты, когда на уме одно: «хлебай»?
