— Это долгая история, — соврал Шими.
— Расскажите!
— Мне нравится китайская еда.
— Я тоже умею готовить лапшу чоу мейн, — сказала Ванда Вольфшейм и даже привстала для большей убедительности.
И вот теперь он засел у нее в ванной и если не болтает там с какой-то другой женщиной, то ведет себя весьма странно.
— Шими? — снова окликает она его. — Может, вызвать врача?
— Я сейчас, — отзывается он. — Я не могу разговаривать из ванной.
При его появлении Ванда Вольфшейм закидывает ногу на ногу. Мужчины годами слепли от этого ее маневра. Но Шими в таком замешательстве, что ничего не замечает. Он смущен от необходимости говорить с ней в процессе срочных естественных отправлений. С тем же успехом она могла бы застигнуть его дезабилье.
Она хлопает ладонью по соседнему креслу, показывая ему его место. Она накрыла стол на дюжину персон, чтобы Шими не подумал, что она специально заманила его одного.
— Боюсь, мне придется откланяться, — говорит он. — Я неважно себя чувствую. Прошу меня извинить.
Она включает регистр глубочайшего неудовольствия.
— Вы ведь только что пришли.
Он снова извиняется.
По ее мнению, во всем виноваты пустоты за чайным столом.
— Уверяю вас, — говорит она, — у меня не было намерения остаться с вами наедине. Поверьте, я не придумывала никаких ухищрений. Я сконфужена не меньше вашего.
Шими отвечает ей поклоном. Ее намерения ему безразличны, он переживает за себя самого.
— Вы никак не можете знать, — галантно возражает он, — что меня смущает.
Она думает, что он намекает на пустой стол.
— Мы можем выйти, если так вам будет спокойнее, — предлагает она. — Двадцать пять минут — и мы в «Дорчестере». Мне накроют столик в «Променаде».
Шими надеется, что в «Дорчестере» хорошие писсуары и что от «Променада» до них не слишком далеко.
— Хорошо, — соглашается он, — так будет лучше.
Если, конечно, они не опоздают.
На нейтральной территории у него поднимается настроение. Официант наливает им чаю, и вдова просит погадать ей на картах. Но он больше не может. Он уже исчерпал варианты ее будущего и опасается, как бы не назвать такой, где фигурирует он сам. Она настаивает. Уж больно ей нравится, как он обращается с карточной колодой. Поэтому — хотя кодекс гадания категорически запрещает так опошлять карты — он соглашается показать вместо гадания карточный фокус. Им ли опасаться лишний раз испачкать свою жизнь?
Он достает из нагрудного кармана, из-под алого платочка, миниатюрную колоду. Она, глядя на него, превращается в маленькую девочку. В карточных фокусах есть что-то отеческое. Нет никаких биологических причин, чтобы фокусы не показывали также и матери, но они почему-то редко это делают. Мать нашептывает своим детям слова изощренной правды. Отец восхищает их обманом. Шими осознает, как раздувается его грудь и насколько ниже становится его голос, пусть и не как у эскулапа Берни Добера, когда он просит женщину — любую женщину — выбрать карту.
