Избегни беды!
Пусть Великий Шими расскажет тебе о твоей жизни, прежде чем она случится.
Но, как вскоре выяснилось, дядя Раффи ошибся. Гадание служило не предостережением, а безжалостным светом, заранее проливаемым на свершившийся факт.
Мать умерла, и с этим ничего нельзя было поделать. Возможно, в этом был повинен Шими, но это не значило, что он мог бы ее спасти. Он не отказался от гадания, но уже не так верил в свое могущество. Это повторялось в его жизни снова и снова: поколебленное могущество — при могучей памяти.
А потом канул в ночи его отец. Шими ожидал этого, но опять-таки совершенно не мог этого предотвратить. Ожидал, потому что годами замечал, как смотрит отец на обоих сыновей после смерти их матери. Шими не считал, что он видит в них виноватых. Но они были плоть от плоти своей матери, возмутительно живая плоть, тогда как его плоть теперь гнила во тьме. При этих обстоятельствах он был обречен на то, чтобы тоже кануть в темноту. Шими не знал, куда подевался его отец. Возможно, поселился в соседнем районе, изменив внешность. Возможно, завел женщину. Или сам обернулся женщиной. Кто знает, вдруг он тоже примерял материнское нижнее белье?
Дядя Раффи не располагал сведениями о его новом адресе и только пожимал плечами со словами «Мой братец!», которые могли означать все что угодно. Его интерес к Шими постепенно угас. Такая уж это была семейка: проходила минута — и от интереса не оставалось следа.
Шими не исключал, что слеплен из того же теста. С глаз долой, из сердца вон.
— Теперь остались только ты да я, — сказал он Эфраиму.
— Нет, только ты, — поправил его Эфраим.
— Почему? Куда ты собрался?
— Хочу его найти.
Шими такая мысль не приходила в голову.
Но пока что Эфраим никуда не уходил. Достаточно того, что он объявил себя более добросовестным сыном, чем Шими, и пригрозил бросить его на произвол судьбы.
Однажды ее выбрали Матерью Года, но пусть она сама об этом расскажет. Ей нужно практиковаться. Она тренирует память с помощью головоломок на планшете, подарке сыновей на ее последний день рождения, но никакие тренировочные головоломки не закаляют вашу память так, как головоломка вашей собственной жизни.
Она просит Эйфорию ее испытать.
— Спроси меня, кто я.
— Кто вы, миссис Берил?
— Не уверена, что ты уловила принцип испытания, Дементьевна.
— Я Эйфория, мэм.
— Вот как? Что ж, Эйфория, раз ты знаешь, кто ты, то зачем спрашивать, кто я?
— Я знаю, кто вы, миссис Берил.
— А я нет.
