— А эти, из Общественной, ума не приложат, куда бы им драпануть!
Опустив трубку на рычаг, Крачунов замирает. Судный день настал. Им овладевает чувство тревоги и в то же время удовлетворения. Как хорошо, что заблаговременно отправил жену с дочкой в Чепеларе, к брату плотнику — подальше от грозящей беды. И снабдил их документами, в которых фамилия его не значится — так никто не узнает, чьи они, кто их муж и отец! От этой мысли ему становится легче: как-никак, теперь он не только свободен, но, пожалуй, и счастлив (каким неуместным ни казалось такое состояние при создавшихся обстоятельствах). Но главная нелепость состоит в том, что он не любит свою жену и никогда не любил. Собачья преданность и страстные ее взгляды первое время его умиляли, возбуждали, но потом стали раздражать. У него возникало брезгливое ощущение всякий раз, когда он прикасался к ней, ему казалось, что не женщина в его объятиях, а один только скелет, потому что вся она состоит как будто из одних костей — и ласки ее какие-то костяные. Иногда это забавляло его, иногда развлекало, но потом близость с нею стала казаться кошмаром. А какие фигурки встречаются, черт возьми, у допрашиваемых «пролетарок» (выражаясь ведомственным жаргоном), сочные, литые, соблазнительные! Жена так и не почувствовала охлаждения с его стороны, она просто не желала его понимать, ибо, ослепленная своей страстью (а проще говоря, похотью), продолжала настойчиво льнуть к нему.
Крачунов не смог привязаться и к дочери. Внешне очень похожая на мать — такая же бледная и невзрачная, с той же собачьей преданностью во взгляде, — она не вызывала в нем никаких теплых чувств. Родилась она хромой, и, несмотря на огромные усилия и затраты, вылечить ее не удалось, даже такой педиатр-чудотворец, как доктор Драганов, был бессилен что-либо сделать. Пока она была маленькой, ее мучительная походка наполняла его душу щемящей жалостью, но, когда девочка пошла в школу, он уже не мог представить ее иной — без уродливых вихляний левой ноги. Временами жалость оживает в нем, тисками сжимая грудь, и в такие моменты ему почему-то вспоминается один разговор — он связан с первым убийством, которое он совершил на службе.
В тот день он десять часов кряду допрашивал руководителя околийской организации ремса (тот был арестован за пособничество — пытались взорвать нефтеперегонный завод близ Дуная). Парень, по всей видимости крестьянин, безбожно орал, однако на все вопросы отвечал: «Не знаю, не знаю!» Ни кулаки, ни пинки коваными сапогами, ни резиновый хлыст не действовали. Рассвирепев, Крачунов схватил оборвавшийся приводной ремень от машины — механик оставил его на столе в доказательство того, что не врет, требуя денег на новый, — перехватил им шею парня и, сделав скрутку, начал душить его — медленно, миллиметр за миллиметром.
