Многие его жители перед смертью принимают позу примерного часового. Словно какая-то сверхъестественная сила заставляет их внезапно среди полного здоровья как бы замирать на месте. В этот момент от такого человека и слова не добьешься, он и пошевельнуться не может. Ну, словно оловянный солдатик.
— Ну, а дальше что?
— А дальше — путь на погост. Не жилец такой человек. К себе «призывает» Павел этих людей, так сказать, «в лучший мир». Только кто его видел, лучший ли он или худший? А самое главное, старики сказывают, что чем строже замирает и дольше «стоит на посту» тот или другой житель Павловского, тем скорее «призывает» его служивый.
— А почему же люди не бросили этого места, не пытались уехать, когда первый раз «в караул» встали?
— Говорят, что это бесполезно: тот, кто уезжал, еще быстрее умирал, чем те, кто продолжал жить в Павловском. Всюду по необъятной матушке России он жителей Павловского находил и подчинял своей воле. Да и жизнь в поселке была вольготная, земли рядом тучные, в Тоболе рыбы много. Поселок вольным был даже при крепостном праве. Рыбозавод имел.
— А сами-то вы верите в эту легенду? — спрашиваю я шофера.
Тот молчит, как будто не понял моего вопроса. Слышен только шум работающего двигателя.
Не успели мы отъехать от шлагбаума двести-триста метров, как увидели встречающего. Это был мужчина лет сорока. Он объяснил нам, как проехать, и через несколько минут мы уже были в Павловском. Еще несколько минут, и мы входим в просторную деревенскую избу. Как в старину, полати из толстых досок, около стен расставлены лавки, три маленьких окна, выходящих на улицу.
На большой деревянной кровати лежит женщина лет 30—35. По ее позе можно сразу предположить, что она страдает стенокардией. Анфиса Сергеевна (так звали больную) буквально замерла в одном положении. Туловище, руки и ноги ее неподвижны. Она боится пошевелить даже пальцами, не стонет и не разговаривает, старается глубоко не дышать. И не случайно: малейшее движение причиняет ей новые страдания, жесточайшую боль в груди.
Так вот откуда исходит легенда! На протяжении сотен лет «вынужденная поза часового» повторялась при данном заболевании многократно и каждый раз заставляла вспоминать это сказание глубокой старины. Невольно спрашиваешь себя: «Как описать тот ужас, который охватывал людей, одурманенных религиозными домыслами и понимавших свое бессилие бороться с недугом, исходящим якобы из загробного мира?»
Снимаю пальто, мою руки и присаживаюсь у постели больной. Цвет ее кожи бледный, дыхание затруднено. Черты лица обострены, выражают страх. В широко раскрытых голубых глазах чувство «предсмертной тоски». Последнее мне не раз приходилось наблюдать у тяжело больных, с ужасом понимавших всю непоправимость своего состояния.
