Вот так же спокойно и деланно-безразлично, как сейчас сооружала букет из ромашек. Только тогда из ее глаз выкатывались одна за другой крупные слезины.
Гай взял ее за плечи, притихшую и покорную.
— Вы не прогоните меня? — спросила Ната сквозь слезы.
— Не прогоню, — ответил он, совершенно не понимая самого себя.
Где-то в отдаленных клеточках сознания еще вспыхивала мысль, что надо остановиться, что все это ни к чему, а под руками доверчиво вздрагивали узкие девичьи плечи. От нее излучалась та неповторимая наэлектризованность, которая подавляет здравый смысл и освобождает чувства. Они стояли у зашторенного окна притихшие и ошеломленные, и Виктору Гаю тогда впервые показалось, что он способен полюбить другую. В тот миг он не видел причин, которые бы помешали ему сблизиться с Наташей.
Причина же появилась неожиданная и прозаичная. У дома с визгом затормозил «газик», и через несколько секунд у двери позвонили. Виктора Гая срочно вызывали в часть. Домой он вернулся через неделю, когда Ната уже уехала в институт. На ее письмо он ответил холодно и сдержанно. Больше они не вспоминали тот вечер. Ната умела молчать.
Вот и теперь выключилась. Ни с того ни с сего. Виктор Антонович тоже молчал.
Связав букетик, Ната потихоньку запела о голубом небе, которое бывает и доброе и злое…
Эту песню Виктор Гай впервые услышал от нее года три назад, когда Андрей закончил летное училище.
Был солнечный воскресный день. Лето уже ушло, а осень задерживалась, не спешила. Проснувшись, Виктор Гай решил было в лес прогуляться, поглядеть на старые знакомые пеньки, возле которых он с Надей когда-то набирал по две корзины опят.
Но его снова потянуло посмотреть бароспидограммы последних полетов командиров эскадрилий. Изучая светлые кривые линии и записывая столбиками цифры, Виктор Гай тогда обнаружил одну интересную деталь. На трех разных пленках одного из летчиков повторялся характерный всплеск самописца — перед набором высоты после горизонтального полета он на какое-то время проваливался вниз. Продешифровав пленку, Виктор Гай сделал вывод: угол набора не соответствовал тяге двигателя, скорость падала, падала и эффективность рулей, и машина проседала, пока двигатель не набирал нужную тягу.
Это открытие тогда взволновало Виктора Гая. Значит, если внимательно дешифровать показания контрольных приборов, можно прогнозировать даже незначительные ошибки летчиков.
Но дешифровка требовала уйму времени. На одну пленку уходило больше часа. А где его взять, это время? Почему бы конструкторам, придумавшим приборы объективного контроля, не придумать к ним быстродействующие дешифраторы?
