— А от чего толк?
— От Стаса, от внешности твоей, от способностей и умения их применить. Пользоваться надо, пока возможность зацепиться есть. Плохо тебе с ним, что ли? Он же нормальный.
— Нормальный, не митингуй.
— И? Чего маешься?
— Мне — ненормально.
— Блин, что?!
Полина снова пожала плечами.
— Не чувствую я к нему ничего особенного. От клавиш чувствую — с ним нет.
Лёля несколько мгновений внимательно смотрела на Зорину. Брови ее медленно ползли вверх, покуда в глазах проступало осознание сказанного. Потом на лицо вернулось прежнее выражение уверенности в собственной правоте. И она очень серьезно проговорила:
— Тебе надо с кем-нибудь переспать.
— Зачем?
— А чтоб понять! — настойчиво кивнула Лёлька. — Тебе перебеситься надо. Штофель у тебя как-то сразу очень серьезно. Вот и напрягает. Груз ответственности и отсутствие опыта. Тебе надо с кем-то еще попробовать. Но не флирт там или роман. А просто потрахаться раз-другой. Иначе опасно, что Стас узнает, а нафига тебе это надо? Он тебя любит, на руках носит, обижать его точно не стоит. А так душу отведешь и поймешь, что лучше его все равно нет.
— Ты соображаешь вообще? — возмутилась Полина. — Иди ты вместе со своими советами… в садик!
— Да сейчас пойду! У тебя интереснее, чем в садике! И знаешь что? Ты понимаешь, что я права!
— Нифига ты не права.
— Спорь, спорь, — Лёлька сложила на груди руки и рассмеялась, подначивая Полину. — И с собой поспорить можешь. А можешь решить все за один-два раза. Сразу любви расхочется.
— Где в том, что ты предлагаешь, — любовь?
— А любишь ты Стаса. Только не понимаешь. Любить надо тех, кто делает тебе добро, а не тех, от кого мурашки по телу бегают. От мурашек добра не бывает. Вот я тебя люблю, мелкая.
— Я люб-лю Стаса, — повторила Полина и протянула Лёльке обещанные деньги. — Сумку не забудь.
— Да не забуду. Спасибо. Не знаю, как бы я без тебя…
— Я же есть, — Полина чмокнула подругу на прощанье и заперла за ней дверь.
Вернулась обратно в кухню, где и просидела до позднего вечера в странных раздумьях между мечтами и сожалениями. Ни те, ни другие не имели никаких оснований, и она хорошо это понимала. Но сердилась и на мать, и на подругу. Они обе убеждали Польку в собственной правоте, в то время как она сама с большой долей максимализма искала собственную философию жизни. Ее не удавалось выразить словами, но она, как и музыка, рождалась где-то под солнечным сплетением и посылала импульсы всем прочим чувствам, которым порой хотелось отдаться без оглядки. Потому что они были ей нужны — не как воздух. Она еще не знала, что такое — нуждаться, как в воздухе.
