* * *
Море никогда не молчит. Оно нашептывает свои сказки, едва скользя легким дыханием по горизонту. И кажется: совсем чуточку, совсем капельку — и можно будет расслышать слова. Разобрать в рокоте тихий его голос. И соткать целый мир из сказанного. Море переходит на стон. Гудит, изливая вечную боль. Земле да небу — таким же древним, как оно. Но едва ли таким же живым. Море — от края до края — музыка, слитая тысячей звуков, не различишь.
Ее заглушают лишь вскрики чаек, одиноко взмывающих над Воронцовским маяком. Здесь, далеко от берега, когда мир людей кажется лишь тонкой полоской, его не слышно, а, впрочем, море может лишь говорить, петь, кричать — но не слышать.
В отличие от белоснежной чайки, взмахнувшей крыльями и устремившейся прочь от Рейдового мола, туда, где под серыми тучами тяжелого апрельского неба бурлила, кипела совсем иная музыка. Подгоняемая порывами ветра, она не останавливается, на воду не садится — к чему остановки? Там, на берегу, тоже жизнь. На высоких ступеньках, под Дюком. Среди смельчаков, выбравшихся в эту погоду на вершину Потемкинской лестницы — черт его знает зачем.
Таких оказалось немало, готовых раскрыть зонтики, едва погода, немилосердно хмурившаяся, решится испортить все окончательно. А пока они бродили среди торговых лотков, разглядывая сувениры и сладости, а кто-то и опустошая собственные кошельки.
Благотворительная ярмарка для закупки оборудования детскому отделению онкоцентра. И здесь же — концерт. Без сцены. Просто под небом. Лучшая музыка творится просто под небом — морем или людьми. В этом единственном они могут соперничать. Лишь чайка слышала и то, и другое, не умея понять, что и то, и другое — музыка.
Она снова, в который раз, вскрикнула и сделала круг над головой Дюка, уходя на новый виток под звуки клавиш. Полина исполняла вступление It Might As Well Be Spring, чтобы следом раздался голос, отдаленно похожий на Дорис Дэй.
Ей, согласившейся участвовать ради подруги и самую малость — назло Фастовскому, было непривычно играть на синтезаторе, но интересно. Новые впечатления вдохновляли на импровизации, которые она бессознательно вплетала в аккомпанемент. Но пальцы — ее особенные пальцы, которым, возможно, могла бы позавидовать и Марта Аргерих, если бы когда-нибудь их увидела, — пробегали по клавишам так, будто бы были знакомы с инструментом всю жизнь, хотя ограничились лишь парой репетиций.
Павлинова в платье в стиле ретро под стать песне, с ярко-красным зонтиком, устроившимся на ее плече, прохаживалась вокруг своей аккомпаниаторши и уверенно, зная себе цену, распевала в микрофон:
