Я смотрел на него и понимал, что произошедшее ночью он не знает. Они оба ничего не знают. Что я сам их предаю, не рассказывая сразу, сию секунду, то, что должен. И он ещё у меня просит прощения. Всё должно было быть наоборот.
– Ты пойми, другой путь – он ведь есть. Переведут тебя админом, куда-нибудь ещё, не выгонят же. Ты же можешь и программером, да не мне тебе рассказывать. Ты в этом всём понимаешь лучше всяких и уж точно лучше нас. Если с местом будут проблемы, вот тут да – я костими лягу, но работу тебе найду. И вообще, кто говорит, что мы сдались, может просто выждать надо. Выполнить, так сказать, уклонный манёвр. Как в дзю-до – ветка наклоняется, прежде чем стряхнуть снег. Это вот, Бертыч, лучше знает. Тут ведь какая штука?
Но он не доворил. Он перевёл взгляд на Бертыча, а тот смотрел на него ровным тяжёлым взглядом, который словно бы подавлял любое желание говорить. Градский, пока рассказывал мне про художников, слегка привстал и наклонился в мою сторону. Сейчас же, после того как осёкся, заново сел на стул и приоткинулся на спинку. Он придвинул стаканчик с кофе, но пить не стал. Повисла небольшая пауза. Казалось, вот он момент, когда я могу отодвинуть в сторону то, что они хотят мне сказать. Наш друг при смерти, о чём сейчас можно ещё говорить? Почему мне так трудно сказать, что я виноват? Я опять медлю. А между тем, Бертыч поправляя от невидимого неудобства воротник, с осторожностью, которая еле сдерживала что-то в нём, обернулся ко мне. Я понял, что сейчас говорить ему что-то было не к месту. Любые слова его не обидят и не заденут, не тронут и может даже не будут услышаны. Внешне могло показаться, что всем своим видом он говорит, что ваше время рассуждать вышло, теперь, что бы вы не хотели сказать, говорить буду я и точка. Но зная нашего Бертыча близко, я видел и знал одно, отчего-то ему было очень больно и именно поэтому появилась вся эта замедленность и тяжесть. Сейчас ему никак нельзя было мешать.
– Он правильно говорит, – в этих словах он как бы отстранился от нас обоих, – нужен другой путь. Точнее, у нас прежнего просто нет. Бит, надо отступать. Если мы, или скорее ты, сейчас не отступишь, я боюсь, сесть за такой вот стол, где будете вы, я не смогу. Не думай, пожалуйста, что это угроза. Мы ведь не первый год знакомы, ты должен это понимать. Я… – было видно, что ему не хватает слов, но он это преодолел, – В общем, Бит, слушай, я скажу, как есть. Если мы пойдём до конца, то Милене завалят защиту. Дай мне всё объяснить. Я тоже получил конверт, но приклеенным на дверь. На нём было моё имя, а внутри список фамилий. На официальной форме её химического отделения. Люди под этими фамилиями – это члены комиссии приёма научной работы. Вообще, это не секрет, что они будут принимать её работу, но всё же такие списки не дверь скотчем не клеят. Я сначала даже не понял, зачем там моё имя на конверте. Вообще, какое отношение документ имеет ко мне и кто, собственно, все эти персоны? Я что-то смутное заподозрил и, ничего ей не сказав, порылся в сети. Все фамилии сошлись лишь в приёмной комиссии.
