– Пусть, как бы его и нет?.. – Предлагает сговорчивый огонёк, и ты соглашаешься с радостью, а пламя свечи глядит пристально, покачивает задумчиво светлой головкой, так что слышно мерное, сердечное его биение. Случайный смех, громкий вздох, – всё приводит его в замешательство, и приходится ждать, покуда придёт в себя и успокоится.
– Неужели нельзя посидеть смирно?! – Одёргивает нас бабушка. – Спички надо беречь!
Пристыженные, мы замираем. Хотя, вот – книги. Они же тихо стоят, не шелохнутся даже, но при свете рыжего пламени зовут к себе, столь отчётливо перемигиваясь корешками, что рука сама тянется сдвинуть стекло, ухватиться за уголок томика…
– Ну, и куда ты?! Глаза испортишь! Поставь на место сию же минуту! – Требует бабушка.
Дабы утолить хотя отчасти томление внезапной неловкости, тётушка принимается с выражением читать что-то наизусть. Это, без сомнения, мило с её стороны, но – не то. Хочется своими глазами ощупывать каждую строчку, как дорогу ногами в темноте. Представлять – каково оно, отыскивая нужные слова, греть их у сердца, и выпускать после, как птиц, на волю страниц.
Привыкая к тому, как гроза беснуется за стенами дома, мы по очереди идём поглядеть, но нас неизменно усаживают, опасаясь, что будет, «как в тот раз», когда градина разбила стекло и, разрезав занавеску, застряла в ноге сестры чуть ниже колена.
В конце концов, дождь когда-нибудь утихал, и, если раскатов грома не слышалось уже некоторое время, можно было щёлкнуть электрическим выключателем, отдёрнуть шторы, впрочем, так и не потушив при этом свечу.
Немного погодя, глаза привыкали к свету, но не переставали глядеться беспомощными, как у тех очкариков, которые вынуждены время от времени снимать очки, чтобы протереть их. Оглядываясь на родственников, ощущалось некоторое стеснение, так что некоторое время приходилось избегать взглядов друг на дружку. Столь невеликий круг, который очерчивала подле себя свеча, заставлял нас быть ближе, чем всегда, невольно разрушал границы, вне которых мы чувствовали себя ранимыми, уязвимыми, незащищёнными.
Чтобы вернуть себе себя обыкновенных, без искры от свечи в глазах, – надобилось некоторое отчуждение, обособленность… Да, полно! Было ли оно нам нужно, в самом деле!?! Если бы это было так, каждый раз, лишь только очередная гроза направлялась к порогу дома, вряд ли бы мы так охотно теснились к приспособленной под подсвечник старой чернильнице.
Иногда случалось, что, в самый неподходящий трогательный момент, кто-то из соседей стучался в двери с криками «горим», и мы все вместе выбегали во двор, чтобы поглазеть.
