Он вдруг перегнулся с балкона и крикнул:
— Афанасий Иванович!
Но за гулом толпы голос его не долетел до того, кого он звал: в толпе двигался кряжистый человек без картуза, русоволосый, причесанный на пробор. Он шел с портфелем, тяжело ступая. Коричневый френч его с двумя орденами Красного Знамени был расстегнут. Горбоносое красивое лицо с подстриженными усами казалось лениво-мрачным. Вот кто-то поклонился ему он поднял стальные страшноватые глаза, ответил без улыбки на поклон. Остановился у газетного киоска, и плечи его, казалось, заслонили и продавца, и киоск…
— Э, жалко — не слышит… Знаете, кто такой? Афанасий Иванович. Ну да, сам Афанасий Иванович…
Тогда сидевший за пальмовым листом живо обернулся, чтобы посмотреть на этого легендарного человека… Так было бы, если кому-нибудь вдруг указали на улице: «Смотри-ка, вон с портфелем идет, рябоватый, — так то Степан Тимофеевич Разин…» Купив газету, Афанасий Иванович повернул за угол и скрылся в толпе…
— Служит сейчас в деткомиссии. Сильный человек — командовал Железной дивизией, сам много раз рубился в конных боях, теперь вихрястых чертенят вытаскивает за вихры прямо-таки из-под вагонов, многих прямо-таки спас, в люди вывел… А все-таки не могу привыкнуть: Афанасий Иванович — и с портфелем… Да… А скольких уж и нет среди нас…
Рассказчик на минуту поник головой, перебирая в памяти погибших командиров, убитых товарищей… В вечернем сумраке, спускающемся на город, они прошли перед его взором суровой вереницей…
— Спросите, многие ли помнят товарищей Подтелкова и Кривошлыкова?[2] А это были несокрушимые революционеры. В самом начале, — не забудьте восемнадцатый год, когда советское дело висело на паутине, у нас на юге в него почти никто и не верил, — подняли они казацкую бедноту. А беднота наша кругом в долгу, как в шелку, у богатых станичников, и этой кабале конца не видно. Многие пошли за ними. Пошумели в станичных советах. Но продержались мы недолго: Ростов заняли немцы, в Новочеркасске станичники посадили атаманом Краснова[3], блестящего кавалера и личного друга императора Вильгельма[4]. За это обстоятельство ему, главное, и дали пернач. На Кубани победоносно шел Деникин. Коммунары — кто убит, кто сел в подполье, кто бежал на Терек. Остался один председатель ревкома товарищ Подтелков… да с ним секретарь Кривошлыков, да нас, верных казаков, сто сабель. Подтелков повел нас в степи — поднимать станицы, — была надежда, что не все же казачество продало волю за немецкий порядок и генеральскую власть.
