Ливеровский протянул портфель Шуре:
— Вы-дура: нельзя было рвать нитку; положите портфель на место.
Шура поняла одно: обругали. Вытаращилась, обиделась:
— Я извиняюсь, между нами ничего еще не было, и вы уже ругаетесь…
— Портфель на место, сама-в каюту, и — молчать как рыба!..
Он кинулся к окну миссис Ребус. Шура схватила его за рукав:
— Насчет заграницы… Как же, слушайте?
— Задушу и выкину за борт… Спасайся… Бегом… Жест его настолько был выразителен, что Шура молча замахала рукой, пустилась бежать… Ливеровский стукнул в окно миссис Ребус: — Алло… Что с негром?
Жалюзи сейчас же отодвинулись. Каюта была освещена. Негр неловко сидел на стуле, — голова запрокинута, лицо закрыто ватой.
— Ликвидировали? — прошептал Ливеровский.
Эсфирь высунулась, — жадно вдыхая ночной ветер. Ладонями потерла виски, провела по глазам, приводя лицо в порядок…
— Что — убит?
— Нет, — сказала Эсфирь хриповато. — Хлороформ…
— Напрасно было… Оригинал рукописи он передал профессору, а копия у Гусева.
— Скоро вы кончите с ними?
— Жду, — через несколько минут будет перекат, — мелкое место… Нужно, чтобы Хренов и Бахвалов могли все-таки спастись вплавь… Значит, негра брать живым не хотите?
— Он этого не хочет.
— Та-ак…
Эсфирь — с мрачной яростью: — Повторилась забавная история с прекрасным Иосифом! (Она покосилась на завалившееся на стуле тело Хопкинсона.) О глупец… О мерзавец… Я сделала все, что в женских силах… — Почти нежно: — Нулу-Нулу должен умереть…
— Пока держите его под наркозом… Когда начнется суматоха, выкинем его в воду, не так тяжел.
— А если нам помешают?
— Тогда вы его разбудите… Вас-то он не выдаст… Влюблен же со всеми африканскими страстями…
Как от пощечины, Эсфирь вытянулась, носик — все вытянулось у нее:
— Кто вам дал смелость так разговаривать со мной?!
Короткими свистками пароход стал вызывать на нос матроса- промерить глубину. Долетел голос: «Есть наметка»…
— Это перекат, — Ливеровский отскочил от окна. — Готовьтесь, миссис Эсфирь… Бегу вниз…
В буфете цыганки пили вино и гладили по щекам профессора Родионова. Цыган с профессионально-загадочной улыбкой, склонясь над гитарой, перебирал струны.
Педоти спал за столом. Мистер Лимм, тараща глаза, слушал Хиврина:
— Понимаешь, мистер, у меня странный психоз: одновременно я люблю пять женщин, куда там — больше. Так, я пошел к доктору…
Лимм, едва ворочая языком: — Что же тебе сказал доктор?
— Доктор сказал: валяйте… Чудак какой-то… А ты знаешь — как меня любят в Эсесер? Как-то за ужином один нэпман в экстазе вынул вставной глаз и по — дарил мне: больше, говорит, у меня ничего не осталось…
