– Лесбией, боже милостивый!
Она прижимается плотнее.
– Милый, прости, пожалуйста. Я же стараюсь.
– Да мне просто интересно: если ты вот так обращаешься с великими поэтами прошлого, как, черт возьми, ты можешь относиться…
– Майлз, я же только вдохновляю. Зароняю семена. Не очень много. Не могу же я быть всегда именно там, где из семян прорастают цветы. А читать все, что не по-гречески написано, – у меня просто глаза болят. Ни один алфавит не имеет для меня таких полутонов и подтекстов, как греческий.
Майлз Грин пристально глядит в потолок, что-то обдумывая в молчании. Она целует его в плечо.
– Дорогой, скажи, о чем ты думаешь?
– Ты прекрасно знаешь, о чем я думаю.
– Нет, честно.
– Мне хотелось бы знать: ты когда-нибудь хоть одну строчку прочла из того, что я написал?
Теперь она несколько секунд молчит. Потом зарывается лицом в его шею и целует.
– Майлз, я прочла несколько рецензий. И слышала, что люди говорят о твоем творчестве.
– Но ничего не читала?
– Я знаю, о чем твое творчество. Его общую направленность.
– Я спросил: ты что-нибудь читала?
– Ну… не совсем в буквальном смысле, дорогой. Я всегда собираюсь наконец взяться… Чесслово.
– Ну спасибо тебе.
– Майлз, ты же знаешь – я люблю тебя реального.
– Я хотел бы, чтобы ты не употребляла слово «реальный». Ты сумела напрочь подорвать мою уверенность в том, что оно значит. – Она не успевает ответить. Он продолжает: – Ты начинаешь с заявления, что я безнадежно сумасброден, неточен. Потом признаешься, что, черт бы тебя побрал, ни одной строчки и в глаза не видела. Знаешь что? Тебе бы в самый раз за критические статьи взяться!
Она утыкается лбом в его плечо.
– Я – совсем как ты. Я тоже не умею пользоваться словами.
– Послушай, Эрато. Игры, в которые мы играем во время, образно говоря, игры, – это одно. Но ты все чаще и чаще вводишь их в периоды нашего отдыха. Чаще и чаще ты принимаешься высмеивать то, что для меня является очень важным. Реальность, например. И ради всего святого, перестань говорить, что ты всего лишь такая, какой я хочу, чтобы ты была. Я не хочу, чтобы ты была такой. Ты всегда такая, какой сама хочешь быть. И шутки здесь все менее уместны.
– Не сердись, пожалуйста.
– Да не сержусь я. Просто я совершенно шокирован. И очень обижен.
Он смотрит в потолок. Ее рука лениво сползает к низу его живота, отыскивает безжизненный сейчас пенис и принимается поглаживать его и ласково сжимать. Он молчит. Потом произносит:
– Только и знаешь, что насмехаться. Всегда готова в стойку встать.
