Заспорили о емкости образа:
Я сказал, что у Достоевского за видимыми словами бездна смысла, в паузах, точках, запятых. Он согласился.
— Солженицын в «Круге первом» обвиняет всех, кто не сидел, — сказал Л.М. — Он всех подозревает в преступной причастности. Роман невероятно растянут. Хорошо начало, свидание с женой. Но чрезмерно нагнетение мелочей и нет большой идеи, во имя которой все это пишется.
20 апреля 1970 г.
Состоялось заседание редколлегии издания Горького. Разгорелся спор: все ли нужно печатать? Л.М. доказывал, что не нужно всего печатать:
— Среди прочитанного мною есть такие заметки, которые нельзя назвать даже черновиками. Это какие-то «пометки» для себя, узелки на платье для памяти. Горький был большим учреждением, громаднейшим строением, в котором существовали многочисленные чердаки и подвалы. И не все их следует выгребать. Я не понимаю, как у него появились такие вещи, как записи о Распутине. Хорошо, если после твоей смерти твои бумаги будут читать любящие тебя. А вдруг возьмутся розоволицые любители сенсаций? Что они наделают?..
Вот, например, его запись о Чехове, о том, что будто бы Чехов был человеком не очень начитанным. Мне она понятна. Сам Горький был неутомимым книгочеем. Он добивался истины в книгах, а не внутри себя, как Чехов. Что я этим хочу сказать? Только то, что умный человек, знающий писателя, сможет многое объяснить. Велика роль комментариев... Я был потрясен письмами Горького к Будберг. Вдруг они открыли одну очень человечную черту в Горьком. Я увидел его оголенным. Это любовь на закате. Это последняя женщина, которую полюбил Горький. Надо ли это печатать? Не знаю...
Прислал мне записку:
— Чувствую, что не то сказал, что надо, но я вообще шибко выбит из тарелки в последнее время.
Я ответил:
— У нас демократическая редколлегия... Но говорили вы правильно.
После редколлегии начался «козери». Он вспоминал о «странностях» писателей.
— В 1931 году я часто бывал у Горького. Однажды он сказал: «Я вот тут пьесу соорудил. Не угодно ли вечером послушать? Тимоша, поставьте вечером шерри-бренди. Он любит, и я почитаю».
Вечером я сознательно сел за лампу, за торшер. Прочел Горький пьесу. Пауза. Потом одобрительные высказывания. «А вы что скажете?» — обращение ко мне. «А.М., если я буду говорить неправду, вы все равно это обнаружите. Я живу среди этих людей. И не могу понять, как человек, делающий машину, построивший мост, может взорвать создание своих рук. Для меня это непостижимо».
