Л.М. сказал:
— Прошу вас, завтра с утра пройдитесь еще раз по тексту, вычеркните всю пышную бутафорию, все неестественное, промойте как следует вату...
Только у меня в записной книжке осталось интервью в первозданном виде. Сравнивая это с газетой, можно судить о том, как Леонов ответственно относился к каждому написанному слову.
Угощал меня заливным поросенком, нахваливая блюдо. Затеял шутливый разговор, но, как всегда, быстро перевел его в русло серьезных раздумий. Говоря о том, что в мире плохо, что об этом надо бы кричать, чтобы народ не был в неведении, Леонов сказал:
— Солженицын, конечно, талантлив. Но раньше он был более талантлив, чем теперь. Разболтал свой талант в произведениях, написанных не без мелкого политиканства. Он кто по национальности? Не знаете? Что-то его усиленно защищают «те». С людьми других убеждений обычно они так не носятся.
Когда в 1946 г. я писал «Золотую карету», то ничего контрреволюционного в ней не было. Но мать Маленкова увидела в старухе, выходящей за молодого, намек на себя. Дальше — цепная реакция, которую заканчивала угрожающая фраза Жданова: «Пусть Леонов попробует только поставить свою пьесу...» Решил написать письмо с отказом от профессии русского писателя, но, оглянувшись на народ наш, его подвиг, не написал глупости... Русскому писателю не выстелят дорогу коврами, всегда найдут, за что ударить... Вспоминаю и гражданские годы — чего там не было пережито — как больной желтухой шел за тачанкой... но и мелодии революционных песен... Изымите из меня это — и меня не будет, как писателя и человека. И ведь все это заставляет любить свою землю такой мучительной и все же непреходящей любовью. Вот что должно быть в человеке. И это обязывает не только к искренности, но и к целомудрию, не позволяет повторять поступок бойкого библейского мальчишки. Когда же С. Аллилуева пишет о собственном отце то, что она пишет, это страшно... Может, я консерватор? Никто не может сказать, что я не хлебнул горя и страха от Сталина вволюшку...
Говорят, будто Солженицыну намекнули, что могут выслать, на что он ответил: «Это значит обречь меня на смерть!» Если он так сказал, то это многое значит.
Леонов устает от своих серьезных мыслей. По телевизору показывают цейлонского слона, лежащего в воде, Л.М. с завистью: «Вот как надо жить: ни тебе мыслей в голове, ни забот никаких, тебе интервью давать не надо. А тут как собака...»
Я засмеялся, вспомнив, как в первый раз приехал к Леонову на дачу в Переделкино. Небольшой рыжий пес неопределенной породы с лаем бросился в открытые ворота. Я приготовился обороняться, а он, не обращая на меня внимания, промчался мимо меня.
