Сегодня время идет стремительно. Новые знакомые, добрые люди. Замечательный милый парень Максим Эрдынеев[502] – инспектор по народному искусству.
С ним мы и поехали в дацан[503].
Бог мой, как это живописно, ярко, удивительно! Китайская пагода в низине, а вокруг горы, продолжение Саянского хребта. Цвета: желтый, темно-зеленый, светло-зеленый, синий.
Дацан удивителен своим примитивным строем: яркие, живо расписанные стены, наличники, резьба. Колонны расписаны красно-бело-голубой эмалью. Строится новый дацан, а внутри уже работает лама-живописец, создает дракона.
И потом все же удивительная штука – примитив. Цвета не раздражают, а радуют, хотя все это с вызовом.
Интересно и само дацанское поселение. Домик – это район. И к каждому ламе идут люди со своего района, несут деньги, продукты. И лама их кормит. Особенно вкусно они готовят китайскую лапшу и пончики с мясом. Кстати, сегодня мы не были накормлены. Ламы готовятся к празднику урожая. Ходят расцвеченные тетки с четками, вертят огромные свитки типа торы. Деревянный барабан с тибетскими знаками.
Медитация – необязательно ритуал. Они могут ходить во время молитвы, даже обязаны пройти столько-то кругов.
Но самое забавное – контора. Место, где официально делаются приношения. Сидят два бухгалтера и по-тибетски пишут грехи и все, за что нужно молиться. Потом дают квитанцию за полученные деньги.
Над конторкой – красный флаг. В конторке – портреты Ленина, Маркса, а на другой стороне – Брежнев.
Максим Эрдынеев рассказывал, что два месяца назад там висел плакат: «Воплотим в жизнь решения 24 съезда».
17.6.71. Был на выставке Ван-Гога. Удивительный художник – и, пожалуй, более истинный, чем те, что пришли позже. Это человек с обостренным зрением, вернее, не обостренным, а измененным, заостренным до обострения, до резкости. Он видит ярче, резче, иначе – и все удивлены, им мешает его видение, его обострение, его цвет. Все говорят – это не так, а он говорит – так.
С Гоголем в прозе тоже было подобное, но Гоголь счастливее, его признали при жизни, Ван-Гога – нет.
23.8.71. Умер Самохвалов. Это произошло 20.8. Умер тихо, как святой.
И чувствовал себя не очень худо. Лежал. Обсуждал с Марией Алексеевной[504] новую картину, решили писать вместе. Она сказала:
– Сашенька, вставай.
– Нет, – ответил он, – еще полежу.
Она снова обратилась к нему, он не ответил.
Она наклонилась – он был мертв.
Я видел несколько дней назад его кардиограмму. Снизились внезапно зубцы, было какое-то ослабление мышцы, она словно бы устала, и опять пошли экстрасистолы. Видно, теперь инфаркта не было, была старость, старческая смерть.
