— Вы говорите о самоубийстве?
— Нет. Но можно сопротивляться своей жизни иначе, незаметно… В конце концов это приводит к неизлечимой болезни или к несчастному случаю.
Мы распрощались. Этот врач произвел на меня странное впечатление. Мне показалось, он ни в малейшей степени не заинтересован в исцелении Беликова. Но у него имя. И он так спокоен. Может быть, нечто целительное содержится в этом его парадоксальном взгляде на мир?
Прошла неделя. Беликов все жил. В воскресенье я нашел его тяжело ковыляющим по стриженому газону. Бурый лишайник сошел с лица, открыв удивительно детскую улыбку. Обрадованный, я стал расспрашивать о методах лечения.
— Какое лечение? — отмахнулся Беликов. — Мы просто беседуем иногда. Он помог мне припомнить себя. Таким, каким я был в десять лет, может. Когда мир абсолютно достоверен. Потому что достоверен ты сам. А потом что-то неизбежно случается. Отругали, высмеяли, не поверили… Всего не перечислишь. Это накапливается, и ты становишься взрослым. Ты озабочен, так ли сидит на тебе твоя кожа? Ты наблюдаешь за собой, как за плохим актером, постоянно тревожишься; ты вовлечен в роль, и весь мир постепенно втягивается в игру. Теперь он не более чем изображение на экране монитора. Мир теряет достоверность. Твое я разлито повсюду и его нет нигде… Но сколько бы я ни говорил, Саша, ты будешь слушать меня, как больного, ты никогда не поверишь, что это касается каждого почти, и тебя тоже.
— А где Хельга? — спросил я. — Она не ходит на занятия. Я думал, ухаживает за вами. Где она?
— Не знаю, — махнул рукой Беликов. — У нее роман с каким-то студентом. Кажется, Хельга живет у него.
— Вы знаете адрес? Фамилию юнца?
— Фамилию Руслана? Нет, не помню. Но я где-то записывал. Да ты не волнуйся, сессию она сдаст, она умная девочка. Послушай, Саша, я знаю, у вас что-то там было, но я, как отец, предпочел бы, чтобы она полюбила своего ровесника, родила внучат и так далее.
— Но ведь это маразм, — возмутился я. — Вы толкаете ее на путь подлости! Хельга не сможет развиваться как личность. Вы обрекаете ее на примитивную жизнь, замкнутую интересами мужа! Вы не любите свою дочь, Беликов!
— Здорово тебя зацепило, — хмыкнул Беликов. — Как сказал поэт, после сорока любовь драгоценнее хризантемы.
Не знаю, чего я ждал. Что Беликов позвонит дочери и вернет ее домой, вернет мне? Я ушел опустошенный, так и не узнав, кто этот долбанный Руслан. Среди моих такого не было, значит, с другого факультета. Ты рычишь как пес, у которого утащили из-под носа кость, — смеялся над собой. Ты не можешь допустить мысли, что кто-то другой будет ее трахать. Величие твоей любви не поддается описанию. Что ты знаешь о ней, о своей умненькой девочке? Какое место ты занимаешь в ее мире? К чему она влечется, чего боится, что видит в своих снах? Тебя устраивала ее покладистость, ты был уверен, что держишь ее в руках. Да, в крепких когтистых руках.
