Кочет принялся плакать. Наконец слезы сделали его безмолвным и кротким, и в этой предельной кротости и малости своей он стал молиться, и в ответ на мольбу сердце ощутило блаженный баюкающий свет. Это повергло его в новые слезы: милость была так незаслуженна. Молясь и плача, пролежал на заплеванном полу не более суток, а в доме уже стало безжизненно. Уставясь в сердце, которое, как шаман, в бешеном беге нашептывало молитвы, Кочет вяло затопил печку, сел в углу. Поминутно отдаваясь молитвенным порывам, провел еще время, но наконец привычка к рассудку взяла верх, и вышел даже помочиться на улицу.
Снег валил большими, как бабочки, хлопьями. Ему чудились арфа, фимиам и согласные восклицания. Подхваченный небесным мотивом, Кочет закружился в исступленном танце, мешая благословение и жалобу, униженность и нежность. В эту минуту его увидели Артур и учитель, подъехавшие к дому. Учитель сразу предположил посредничество алкоголя, но Артур смотрел с недоумением. Блуждающий танец оборвался, когда Кочет заметил гостей. Побежал к сыну, схватил в охапку, целуя.
— Идемте, идемте в дом, — прерывающимся голосом позвал.
Артур возбужденно бегал по комнатам, заново знакомясь с мебелью, книгами, игрушками. Тронул клавиши пианино, забрался на диван.
— Я соскучанился, папа! — крикнул счастливо.
Кочет изъяснялся восторженными междометиями. Тогда учитель сам, неторопливо прихлебывая горячий чай, рассказал об обстоятельствах жизни Ольги и сына. В последний раз она уехала неделю назад, и мальчик совсем затосковал. Мне пришло в голову: почему бы не поехать к отцу. Здешние дороги я знаю. Артур показал дом. И вот мы здесь, — заключил, встревоженный, потому что лицо Кочета вдруг подернулось дрожью, он выбежал вон.
— Я останусь с папой, — тихо сказал мальчик.
— Да, конечно, — кивнул учитель.
Кочет появился с покрасневшими глазами и банкой консервов.
— Сейчас сообразим поесть! — сообщил радостно. Ликование заливало его, как волны маяк. Кочету хотелось петь и гладить учителя по голове, вместо снова стиснул сына.
Учитель посудил, намеки Ольги на некоторые странности мужа не лишены основания.
— Добрый человек, — обратил к нему сияющее лицо Кочет, — я сегодня воскрес из мертвых. Я спасся от ада, я готов целовать и пауков, потому что и они — Божье творение. Ты привез моего сына — это Бог сделал твоей рукой, а значит, ты добр в глазах Бога.
Имя Бога, произносимое, разговор о Нем, — все доставляло Кочету неизъяснимое, никогда не испытанное наслаждение.
