А посреди этого могучего войска я увидел юного вождя. Крепкий, словно сделанный из железа, он казался вновь родившимся Экалавьей. Едва видные волосы бороды придавали ему сходство с молодым вожаком слонов, чьи щеки впервые оросили капли мускуса. Ярким блеском своего тела, смуглого, как черный лотос, он словно бы наполнял лес водами реки Ямуны. Копна его вьющихся волос, ниспадающих до самых плеч, походила на гриву льва, запятнанную мускусом убитого им слона. Лоб его был широким, а нос длинным и хищным. Слева на него падал красный отсвет драгоценного камня, которым он украсил свое левое ухо, вырвав его из капюшона змеи{91}, и казалось, что это след красных листьев, на которых он привык спать, лежа на левом боку. Его кожа была умащена едким мускусом, добытым из висков недавно убитого слона, и, будто натертая ароматической мазью, благоухала, как цветы семилиственницы. Опьяненный этим запахом, над ним, будто зонт из перьев павлина, кружился рой черных пчел, и казалось, что это накидка из темных листьев тамалы оберегает его от солнечного жара. Веткой с листьями, зажатой в руке, он стряхивал капли пота со своих щек, и казалось, что ему старается услужить весь лес Виндхья, покорный его длани. Своим взглядом, словно бы напоенным кровью, он красил в огненный цвет всю округу, и взгляд этот казался лесным тварям зарницей ночи гибели мира. На загрубевшей коже его рук, как бы взявших себе мерой хобот слона — хранителя мира и свисавших до самых колен, виднелись шрамы от ножа, которым он ежедневно приносил кровавые жертвы богине Чандике. Его грудь, широкая, как склон горы Виндхья, была сплошь покрыта каплями пота, пропитанного спекшейся кровью ланей, которые казались жемчужинами, выпавшими из слоновьих висков и перемешанными с красными ягодами дерева гунджи. Его живот был гладок и тверд от постоянных усилий и упражнений. Его мощные ноги словно бы насмехались над почерневшими от мускуса столбами для привязи слонов. Одет он был в платье из красного шелка. И поскольку не просто так, а по неистовству своей натуры он привык постоянно хмурить свои длинные брови, на лбу его пролегли три глубокие складки, которые казались трезубцем Дурги — знаком его служения и верности грозной богине.
Рядом с ним, не отставая ни на шаг, бежали его верные псы, обученные обрекать на вдовство лесных ланей, и их усталость можно было распознать лишь по свисающим вниз языкам, таким красным, что, хотя они и были сухи, казались влажными от крови антилоп. Пасти собак были полуоткрыты, так что виднелся гребень зубов с клыками по обе стороны, в которых, казалось, застряли клоки гривы растерзанных львов. Их горло опоясывали ошейники из медных монет, похожие на цветочные гирлянды. Их шкура была исполосована шрамами, оставленными дикими вепрями. Хотя и невеликие ростом, они по своей мощи казались молодыми львами с еще не отросшей гривой. А за ними трусили их самки, такие большие, что казались львицами, вымаливающими у них снисхождение к своим супругам.
