Спустя немного времени, когда Кадамбари намеревалась предложить Махашвете бетель{288}, та ей сказала: «Кадамбари, подруга! Мне кажется, что сначала нужно почтить нашего гостя. Дай бетель ему». Услышав ее слова, Кадамбари наклонила голову и, повернув ее немного в сторону, смущенно прошептала: «Дорогая подруга! Я незнакома с ним, и мне совестно быть навязчивой. Возьми и дай ему сама». Лишь после повторных уговоров она робко, как какая-нибудь деревенская девушка, решилась предложить бетель Чандрапиде. Стараясь глядеть только на Махашвету, трепеща всем своим стройным телом, тяжко и глубоко вздыхая, словно бы купаясь в волнах пота, поднявшихся под ударами стрел Манматхи, и ища поддержки чужой руки, чтобы не утонуть в этих волнах, словно бы нуждаясь, чтоб не упасть, в какой-то опоре, она неуверенно протянула Чандрапиде свою нежную руку с бетелем. И Чандрапида тоже протянул ей навстречу руку, которая была от природы пунцового цвета, как если бы измазалась в красной краске, когда он похлопывал ею по щекам боевого слона; на которой темнели рубцы от тугой тетивы лука, казавшиеся следами туши с ресниц плачущей богини славы его врагов, схваченной им за волосы; чьи пальцы вслед за лучами света, отброшенными от белых ногтей, словно бы разбегались во все стороны, росли, трепетали и казались пятью чувствами, обретшими плотскую форму в страстном желании коснуться Кадамбари. А в Кадамбари в этот миг словно бы воплотились восемь рас{289}, которые явились понаблюдать за ее поведением. Когда она давала Чандрапиде бетель, увлажненный каплями пота, рука ее беспомощно, вслепую протянутая вперед и посылавшая потоки лучей, как бы в поисках руки Чандрапиды, казалось, проговорила звоном своих дрожащих в смятении браслетов: «Возьми эту служанку Манматхи», казалось, предложила ему себя навеки, казалось, вручила ему жизнь своей госпожи, воскликнув: «Отныне она принадлежит тебе!» Когда же Кадамбари убрала назад свою нежную руку-лиану, то даже не заметила, что с нее, как бы в жажде прильнуть к Чандрапиде, соскользнул драгоценный браслет, будто был он ее сердцем, пронзенным стрелою Камы. Затем, взяв другой бетель, Кадамбари поднесла его Махашвете.
Вдруг в покои Кадамбари вбежала птица-сарика, вся словно бы состоящая из цветов: ноги ее были желто-розовыми, как лепестки лотоса кумуды, крылья — синие, как лотос кувалая, голова походила на бутон чампаки. А вслед за нею степенно прошествовал попугай, чья шея, будто кольцом, была опоясана трехцветным подобием радуги, клюв напоминал отросток коралла, а крылья отливали изумрудом. Сарика сердито воскликнула: «Царевна Кадамбари! Почему ты не запретишь преследовать меня этой дурно воспитанной, худородной птице, чванящейся своей мнимой красотой? Если ты будешь равнодушно смотреть, как попугай меня оскорбляет, я непременно покончу счеты с жизнью. Клянусь в этом твоими ногами-лотосами!» Кадамбари, выслушав сарику, улыбнулась, а Махашвета, не понимая, в чем дело, спросила у Мадалекхи: «Что это с ней случилось?» И та рассказала: «Сарику зовут Калинди, и она любимица Кадамбари. Царевна, соблюдая все брачные обряды, выдала ее замуж вот за этого попугая по имени Парихаса. Но сегодня утром сарика заметила, как, оставшись наедине с Тамаликой, служанкой Кадамбари и хранительницей ее ларца с бетелем, попугай ей что-то нашептывал. С этого времени, охваченная ревностью, она в гневе воротит от него нос, не подходит к нему, избегает его касаний, не разговаривает с ним и на него не смотрит. Мы все умоляем ее смилостивиться, но она не желает».
