Так говорила Махашвета о Чандрапиде, и Чандрапида, представленный ею, поклонился царевне. А когда он кланялся, Кадамбари искоса бросила на него нежный взгляд, и на ресницах ее выступили слезы радости, как если бы зрачки из-за долгого пути в уголки глаз от усталости покрылись каплями пота. Ее уста озарились чистым, как нектар, лунным светом ее улыбки, как если бы в воздухе заклубилась светлая пыль от движения ее сердца, рванувшегося ему навстречу. Одна из ее бровей-лиан поднялась вверх, как если бы хотела сказать голове: «Приветствуй его, столь милого твоему сердцу, ответным поклоном». Ее ладонь в сиянии лучей, струящихся сквозь пальцы от ее кольца с изумрудом, потянулась к приоткрывшемуся в глубоком вздохе рту, как если бы хотела вложить в него лист бетеля. Казалось, что Чандрапида, будто бог любви, овладел ее телом, отразился в каждой его частице, сияющей красотой и прозрачной от выступившего от волнения пота; он заблестел в ногтях на ее ногах, словно бы приглашенный припасть к ним ее большим пальцем, который царапал пол под звон драгоценных браслетов; показался в ложбинке груди, словно бы притянутый ее сердцем, которое нетерпеливо желало свидания с ним; предстал на округлости ее щек, словно бы выпитый ее взглядом, долгим, как гирлянда голубых лотосов. А у всех служанок Кадамбари, жаждущих получше рассмотреть Чандрапиду, зрачки трепещущих глаз сместились к их уголкам, словно бы желая выпрыгнуть навстречу царевичу, и заметались взад и вперед, подобно пчелам, которые жужжали среди цветов в их ушах.
Кадамбари учтиво ответила поклоном на поклон и села на кушетку рядом с Махашветой. Чандрапида же сел в кресло на четырех золотых ножках, покрытое белым шелковым чехлом, которое слуги немедля поставили у изголовья кушетки. Угадав желание Кадамбари и из почтения к Махашвете, привратницы призвали к тишине, приложив пальцы к сомкнутым устам, и тут же смолкли приветственные возгласы женщин Магадхи, замерли звуки песен, флейт и лютен. Служанки поспешили принести воду, и Кадамбари, встав с кушетки, собственными руками вымыла Махашвете ноги, вытерла их полой своего платья и снова села. А ее подруга Мадалекха, пользующаяся полным доверием царевны, равная ей по красоте и дорогая ей, как собственная жизнь, вымыла ноги Чандрапиде, как он тому ни противился.
Затем Махашвета, ласково дотронувшись до плеча Кадамбари, озаренного блеском серег, поправив цветы в ее ушах, усеянные пчелами, пригладив ее длинные волосы, растрепанные ветерком от опахал, спросила ее, как она поживает. Чувствуя себя чуть ли не виноватой перед любимой подругой, что живет во дворце, чуть ли не стыдясь своего здоровья, Кадамбари отвечала с запинкой, что все у нее хорошо. И хотя из сочувствия горю Махашветы она пыталась не отводить от нее глаз, бог любви с туго натянутым цветочным луком насильно обращал ее взгляд к Чандрапиде, и зрачки ее глаз, то и дело скашиваясь в его сторону, вспыхивали разноцветными искрами, словно бы нарочно мучая царевича. Кадамбари в одно и то же время испытывала ревность, оттого что Чандрапида появлялся в зеркальцах щек ее подруг, боль разлуки, оттого что лицо его исчезало с ее груди из-за поднявшихся на ней волосков, гнев соперницы, оттого что на его влажной от пота груди показались отображения статуй богинь в ее покоях, скорбь отчаяния, оттого что он вдруг закрывал глаза, страдания слепца, оттого что ей мешали его видеть застилавшие взор слезы радости.
