В глубине павильона Чандрапида увидел Кадамбари. Плотным кольцом ее окружали придворные девушки, числом в несколько тысяч, блиставшие драгоценными уборами и походившие на рощу деревьев, исполняющих желания. Словно земля, поднятая из океана на клыке Великого вепря, она возлежала на небольшой кушетке, застланной покрывалом из синего шелка, и опиралась согнутой в локте рукой-лианой на белую подушку. Служанки обмахивали ее опахалами и, безустанно вздымая и опуская лианы рук, словно бы плавали в безбрежном море сияния ее тела.
Ее лицо отражалось в зеркале пола, и мнилось, что ее хотят унести в подземное царство змеи-наги; мерцало на выложенных драгоценными плитами стенах, и казалось, что ее похищают хранители сторон света; падало на светлый потолок вверху, и казалось, что ее увлекают в небо боги. Казалось, что ее образ проник в самую сердцевину пилястров из изумрудов, что его пьют дворцовые зеркала, уносят в небо гандхарвы, чьи лица, обращенные вниз, были вылеплены на потолке павильона. Казалось, что в надежде свидеться с нею сюда устремились существа всех трех миров, изображенные на развешанных по стенам картинах, что сам дворец созерцает ее прорезавшимися от любопытства глазами — разноцветными лунами на хвостах сотен павлинов, которые здесь танцевали под звон женских браслетов. Даже собственные ее слуги в страстной жажде любоваться ею не отрывали от нее своих немигающих глаз, которые они будто взяли взаймы у бессмертных богов{278}. Она как бы распрощалась с детством, отбросив его как возраст, недостойный ее красоты, но пора юности еще не отдала ее под власть бога любви, хотя и провозгласила его могущество.
У ног ее словно бы полыхала коралловая река: пальцы на ее ногах казались красными лучами, которые отбрасывает ее тело, или ручейками красоты, розовыми от лака, или алой бахромой на подоле ее шелкового платья, или сгустками блеска ее ножных браслетов, и были они такими нежными, что как бы сочились кровью сквозь круглые ногти, похожие на земные звезды. Снопы лучей от ее ножных браслетов поднимались вверх по стану, словно бы желая помочь ее бедрам выдержать груз ягодиц. Бедра казались разделенными надвое потоком ее красоты, который, медля на склонах ягодиц, словно бы ниспадал с ее узкой талии, крепко сжатой рукой Праджапати; и были они повязаны кушаком, который во все стороны ощетинился пиками длинных лучей от драгоценных камней, как если бы он из ревности ограждал ее от взглядов мужчин, или, желая измерить объем ее бедер, пытался вытянуться как можно дальше, или как будто на нем поднялись волоски от блаженства близости ее тела. Ее ягодицы были такими тяжелыми, как если бы их обременяли сердца припавших к ее ногам воздыхателей, а талия такой тонкой, как если бы похудела с горя, что не может увидеть ее лицо за высокой грудью. Ее круглый пупок был подобен водовороту и так глубок, как если бы Праджапати, ваяя ее живот, оставил на нем вмятину от своего пальца. От пупка вниз шла дорожка вьющихся волос, которая казалась строкой гимна, написанного Манматхой в честь его победы над тремя мирами. Ее высокая грудь, на которую падала тень от листьев в ее ушах, казалась троном бога любви, поднявшимся из глубин ее сердца, которое не смогло выдержать его тяжести. Пара ее рук казалась двумя потоками лучей, идущих от ее длинных серег, или двумя лотосами, выросшими в чистой воде ее красоты; а ногти на пальцах излучали световые ливни, которые казались струями пота, пролитыми руками, которые изнемогали под бременем драгоценных браслетов. Ее подбородок озаряли лучи от ожерелья на шее, и казалось, они подпирают ее лицо, чтобы оно не клонилось вниз от тяжести груди. Ее губы, красные как кораллы, казались двумя волнами страсти, выплеснутыми порывом ветра только что наступившей юности. Ее щеки, румяные и безупречно красивые, были похожи на хрустальные чаши, наполненные вином. Стрела ее прямого точеного носа походила на драгоценный смычок лютни. Она словно бы желала растворить весь мир в сиянии своих глаз, похожих на Молочный океан, в котором покоилась Лакшми ее лица;
