глаз, чьи уголки чуть-чуть покраснели, будто гневаясь на уши, мешающие им стать еще длиннее. Ее высокий лоб осеняли брови-лианы, блестящие, как капли мускуса на опьяневшем от страсти слоне, и, нанесенный красной пастой, светился на лбу кружок тилаки, словно сердце бога любви, сраженного ее красотой. В мочки ее ушей были вдеты золотые серьги, которые сверкали, покачиваясь, и казались двумя струйками меда, сочащегося из лотосов, заложенных за ее уши. Ее длинные густые волосы омывало, будто вино, сияние драгоценного камня, который словно бы целовал ее кудри и бросал красный отсвет на ее высокий лоб. Словно бы желая утвердить ее высокую участь и посрамить Гаури, гордую тем, что половину ее составляет Хара
{280}, Манматха проник в каждую пору ее тела. Отражениями своего лика она как бы порождала на свет сотни Лакшми
{281}, укрощая спесь Нараяны, довольствующегося только одной Лакшми на своей груди. Блеском своей улыбки она как бы разбрасывала по сторонам тысячи лун, умеряя надменность Шивы, чванящегося лишь одной луной у себя на челе
{282}. В сердце своем она давала приют мириадам богов любви, словно бы гневаясь на Хару, который безжалостно сжег единственного Манматху
{283}.
Из пыльцы, собранной с лотосов, она соорудила в игрушечной реке небольшую песчаную отмель, чтобы пара ручных чакравак, утомленных ночным бдением, могла на ней отдохнуть. «Привяжи на цепь из стеблей лилий гусей, которые бегают за моими служанками, привлеченные звоном их браслетов», — приказывала она смотрительнице за гусями. Она кормила колосками ячменя домашнего олененка и пыталась отвлечь его от уха своей подруги, с которого он пытался слизать блики от изумрудных серег. Она дарила свои украшения смотрительнице сада, которая сказала ей, что на выращенной царевной лиане распустились первые цветы. Она старалась вовлечь в разговор смотрительницу игрушечной горки, которая принесла ей корзинку со всевозможными цветами и фруктами и, будучи чужестранкой, смешно и непонятно выговаривала слова. Она, будто с черными мячиками, играла с пчелами, когда они, опьяненные ароматом ее дыхания, слетались к ее лицу, а она снова и снова отгоняла их рукой. Она с улыбкой хлопала лотосом по голове держательницу опахала, когда та не к месту смеялась, заслышав воркование голубей в клетке. Она пудрила грудь своей хранительнице ларца с бетелем, делая вид, что принимает отражение жемчужного ожерелья на ее груди за царапины ночи любви, на которых проступили капли пота. Словно оказывая услугу, она листком лотоса, снятым с уха, смеясь, прикрывала щеку держательнице своего опахала, делая вид, что принимает отсвет красных серег на ее щеке за полукружье следов ногтей ее возлюбленного.
