Таралика долго и удивленно разглядывала Чандрапиду, недоумевая, кто он такой, а затем, подойдя к Махашвете, почтительно поклонилась ей и села рядом. Также и Кеюрака приветствовал Махашвету глубоким поклоном, сел неподалеку на камень, который царевна указала ему взглядом, а когда осмотрелся, то был поражен удивительной красотой Чандрапиды, подобной которой он не видывал прежде и которая превосходила красоту бога с цветочным луком, посрамляла очарование богов, асуров и гандхарвов. Завершив молитву, Махашвета спросила у Таралики: «Видела ли ты дорогую мою подругу Кадамбари? В добром ли она здравии? Сделает ли то, о чем я ее просила?» На что Таралика, почтительно наклонив голову, так что серьги в ее ушах опустились на грудь, мягким голосом отвечала: «Да, царевна, я видела божественную Кадамбари, и она в полном здравии. Я ей слово в слово пересказала твое послание. Выслушав его, она заплакала, пролив частый дождь из капель слез-жемчужин, а затем поручила передать ответ тебе своему хранителю лютни Кеюраке, которого и прислала вместе со мной». Так сказав, она замолчала, и вслед за нею заговорил Кеюрака: «Царевна Махашвета! Божественная Кадамбари крепко обнимает тебя и посылает такое послание:
„Скажи, что стоит за твоими словами, которые передала мне Таралика: послушание воле моих родителей, проверка моего сердца или скрытый упрек, что я живу не с тобой, а у себя во дворце? А может быть, это способ покончить с нашей дружбой, или избавиться от моей преданности, или просто выразить свой гнев? Ты знаешь, что с момента рождения сердце мое полно любви к тебе; как же тебе не совестно обращаться ко мне со столь жестоким посланием? Кто научил тебя, всегда такую ласковую, этому суровому и неприязненному тону? Как бы ни был человек благополучен, если он имеет сердце, то не станет в горестных обстоятельствах обдумывать дело пустячное и тягостное. Менее всех я, чье сердце разбито великой скорбью. Когда душу гнетет несчастье друга, какая тут надежда на радость, какой покой, какие удовольствия и развлечения! И как я могу быть заодно с Камой, который причинил такое горе любимой подруге, который губителен и беспощаден, точно яд? Когда дневные лотосы оплакивают заход солнца, по долгу дружбы с ними даже юные жены чакравак отказываются от счастья близости со своими супругами. Тем более следует так поступать благородным женщинам. И еще: кто другой способен завладеть моим сердцем, если и днем и ночью в нем живет милая моя подруга, удрученная разлукой с любимым и не желающая никого видеть? А когда лучшая подруга, опечаленная разлукой с любимым и истязающая себя суровым покаянием, так тяжко страдает, то как могу я, не замечая этого и заботясь лишь о собственном счастье, отдать кому-либо свою руку? Да и смею ли я быть счастливой? Из любви к тебе я, вопреки девичьей скромности, стала своевольной, навлекла на себя нарекания, пренебрегла воспитанием, не подчинилась желанию родителей, не посчиталась с людским мнением, отринула стыд — природное украшение женщин. Скажи, разве есть теперь для меня дорога назад? Поэтому я складываю в приветствии руки, кланяюсь тебе, обнимаю твои колени и прошу тебя: смилуйся надо мной! Ты, уходя в лес, взяла с собой мою жизнь — так не думай даже во сне о том, что ты мне предлагаешь!“» Пересказав послание Кадамбари, Кеюрака замолчал. А Махашвета, выслушав юношу, какое-то время размышляла, а затем отпустила его со словами: «Ступай, я сама пойду к Кадамбари и сделаю все, что нужно».
