Я долго не отводя глаз смотрел на него такого и, сострадая всем сердцем, подумал с печалью: „Поистине, нет предела могуществу бога любви, который в единый миг привел его в это жалкое состояние! Как те сокровища знаний, что он накопил, в одну минуту могли стать бесполезными? Увы, это непостижно уму. С самого детства он отличался твердым характером, не уклонялся от предписаний долга, был образцом для меня, да и для всех других молодых подвижников. А теперь он, точно простой смертный, околдован Манматхой, который пренебрег его ученостью, презрел его покаяние, отнял у него самообладание. Нет, видно, в мире такого юноши, который ни разу бы не сделал неверного шага!“
Подойдя к Пундарике, который все еще сидел с закрытыми глазами, я сел рядом с ним на камень, положил руку ему на плечо и сказал: „Друг Пундарика! Поведай мне, что с тобой“. Тогда, с трудом приоткрыв глаза, которые, казалось, слиплись, оставаясь так долго сомкнутыми, которые были застланы слезами, воспалены и полны боли, которые покраснели от непрерывных рыданий и стали похожи на алые лотосы, прикрытые белой кисеей, он некоторое время смотрел на меня неподвижным взором, а потом медленно, с протяжным вздохом, в смущении разбивая слова на отдельные слоги, тихо ответил: „Друг Капинджала, зачем ты спрашиваешь о том, что сам знаешь?“ Услышав его ответ, я понял, что болезнь неизлечима, но, полагая, что, если друг вступает на неверный путь, следует приложить все силы, чтобы как-то его предостеречь, все-таки стал говорить:
„Друг Пундарика! Я действительно все знаю, но вот о чем хочу я тебя спросить. Обучали ли тебя тому, что ты делаешь, твои наставники? Прочитал ли ты об этом в книгах законов? Или это новый способ обретения добродетели? Неизвестная форма покаяния? Путь восхождения на небо? Таинство обета? Средство освобождения? Еще один вид духовной аскезы? Как можешь ты даже думать о чем-либо подобном, не то что говорить или чувствовать? Как ты не видишь, что тебя, словно какого-то невежду, просто-напросто высмеивает этот негодный Манматха? Ибо только глупец позволяет мучить себя богу любви. Став рабом плотских желаний, которые презренны для добродетельных и чтимы одними ничтожествами, разве ты можешь рассчитывать на счастливый для себя исход? Поистине, глуп, тот, кто мечтает о благе, предаваясь чувственным наслаждениям: думая, что исполняет свой долг, он орошает водой ядовитые лианы желаний; хватается за меч, принимая его за гирлянду синих лотосов; гладит черную змею, полагая, что это струя дыма от возжиганий алоэ; берет в руки пылающий уголь, воображая, что взял драгоценный камень; пытается вырвать бивень у дикого слона, убежденный, что срывает стебель лотоса. Отчего же, зная истинную природу плотских радостей, ты почитаешь это знание бесплодным и устремляешься к ним, как мотылек на пламя свечи? Ты даже не хочешь сдержать свои чувства, которые вышли из берегов, будто реки, вздувшиеся от обильных дождей; не желаешь охладить свой разгоряченный разум. Что общего у тебя и этого бога, который лишен даже собственного тела?
