Я села на постели. Я вслушивалась в этот звук, как в пытке размеренно сжимающий пространство и время. Я затаила дыхание. Потом трость замерла, и я не выдержала, вздохнула.
Затем снизу донесся еле слышный звук закрываемой двери.
Даже после этого я с трудом заставила себя лечь. Меня трясло как в лихорадке. Я лежала, глядя в темный потолок. Луна, должно быть, вышла из-за тучи, потому что комнату заливал розоватый свет, странный для этих мест и этого времени года. С улицы донесся отдаленный крик — не то ярости и боли, не то радости, трудно было сказать.
Потом я заснула.
Проснулась я мгновенно, как бы от толчка, когда было уже совсем светло и сияло солнце, и в нижнем холле опять послышался звук, так тревоживший меня ночью. Помертвев, я села в постели.
Но звук удалялся по лестнице, затем он пропал и возник вновь уже со двора, из патио — постукивание трости по плитам. Я бросилась на балкон и, притаившись за окаймлявшими его зарослями бугенвилеи и дикого винограда, перебирая пальцами листья, трогая цветы, в которых жужжали пчелы, вглядывалась в рваные просветы между ветвями и следила за человеком внизу.
Уже на середине двора его в три прыжка нагнала выскочившая из-за вазона с апельсиновым деревцем огромная собака. Каждый ее прыжок сопровождался сухим клацаньем и царапаньем когтей животного по камням двора.
Приблизившись к Хэмишу Бонду, собака секунду помедлила, а затем встала на задние лапы, а передние положила ему на плечи так, что голова ее возвышалась над ним, огромная квадратная голова с открытой пастью и ярко-оранжевым языком, болтающимся из стороны в сторону между белых клыков в попытке лизнуть в лицо.
Когда собака прыгнула на него, Хэмиш Бонд не покачнулся и не сделал ни малейшего движения, словно удерживаемый на месте сверхъестественной тяжестью. Секунду постояв в неподвижности, он перехватил трость из правой руки в левую, а правой, потрепав собаку по шее, оттянул ее ошейник с шипами и переместил тяжелую тушу со своих плеч на расстояние вытянутой руки. Передние лапы собаки соскользнули с него и теперь болтались в воздухе, беспомощно и комично, словно то была не грозная сторожевая псина, а безобидный спаниель или болонка, выпрашивающая подачку.
Человек и зверь пристально глядели друг другу в глаза, и из оскаленной в улыбке пасти с грозными клыками вырывалось глухое гортанное похрюкивание. Человек стал издавать похожий звук, тяжело, хрипло и мерно выдыхая воздух. Три-четыре таких выдоха, и на той же ноте он повторял: «Бой! Ха-а, Бой! Ха-а, Бой!»
