Я видела однажды, как крепкий и сильный негр, ловкий охотник и удачливый рыболов, человек выносливый и привыкший к одиночеству, упал как подкошенный на колени перед наставленным на него пальцем, словно палец этот был только что разрядившимся пистолетом, упал с жалобным воплем: «Ну я же люблю вас всех, ужасно люблю, за что же вы так набросились на меня!»
Иногда подвергшийся подобному остракизму преступник ударялся в бега, однако всегда возвращался. Думаю, потому, что в самом наказании этом заключалась надежда, надежда быть прощенным, обещание того момента, когда на глазах у всех сородичей при свете праздничных факелов старейшина склонится к преступнику и поднимет его с колен под рукоплескания, радостный топот, пение и крики восторга, от которых содрогнется земля.
Я была свидетельницей подобных сцен, и когда в первый раз увидела такое, на глаза мои навернулись слезы — так странно заразительны были и это отчаяние, и эта великодушная радость. Заплакав, я словно приобщилась к некой, не побоюсь этого слова, вечной истине. Стоя возле Хэмиша Бонда, я отворачивалась, прятала от него глаза, стесняясь своих слез. Но он все-таки заметил их, протянув ко мне руку, повернул мое лицо к себе и сказал, заглядывая в мокрые мои глаза:
— Наверное, каждый бы мечтал, — чтобы вот так подняли… — И добавил: — А если у меня это было, так подняла меня ты.
Мне неизвестно, ни сколько времени понадобилось ему пробиваться, чтобы стать преуспевающим плантатором, ни какие препятствия пришлось преодолевать на этом пути. До меня долетали только отголоски событий: слова, брошенные вскользь Мишель и им самим; самый внушительный отголосок услыхала я осенью того года, когда приехала в Пуант-дю-Лу, и отголоском этим явился визит мистера Джерибоума Бойда, владельца соседних земель, плантации к югу от Пуант-дю-Лу.
Он прискакал неожиданно, спешился, обменялся крепким рукопожатием, сопровождаемым похлопываньем по плечу, с Хэмишем Бондом, купаясь в лучах нескрываемой радости хозяина, получившего редкую возможность выказать гостеприимство, развалился в кресле на веранде со стаканом в руке и, задрав повыше ноги, беседовал с Хэмишем Бондом. Участия в этой беседе я, конечно, не принимала, а укрывалась от зноя в сумраке залы, где с шитьем в руках, открыв дверь на веранду, ожидала дуновения хоть малейшего ветерка.
— Ну, Хэмиш, — раздраженно сказал гость, — хорошенькое известие я для тебя припас!
Я услышала бумажное шуршанье и подняла глаза. Мне была видна лишь рука гостя, рука эта протягивала Хэмишу Бонду сложенную газету.
