Говорю это без всякой иронии, потому что иронизировать мне стоило бы только над собой — над неумелостью своей и робостью. Что же касается Рору, то все, что знали кумушки, знал и он, но умел отделять зерна от плевел. Так, он знал, что настойка на ольховой коре затягивает раны, листья лаконоса снимают боль, если получил удар по яйцам, а отвар бессмертника хорош от растяжений. Но помимо всех его корешков и настоек, владел он и ключом от аптечки с привезенными из Нового Орлеана лекарствами, а также толстой книгой в красном переплете «Медицинский справочник плантатора». Книга эта была для него как молитвенник.
Однажды я поинтересовалась у Хэмиша Бонда, каким образом Рору выучился грамоте. Тот ответил, что сам обучил его. Я спросила, не есть ли это нарушение закона, как объясняли нам в Оберлине.
— Плевать я хотел на закон, — заявил Хэмиш Бонд. — Законом там было мое слово.
— Где это «там»? — удивилась я.
Задержав на мне хмурый взгляд, он коротко ответил:
— На моем корабле.
Но Рору был не только опытным лекарем. По существу, он управлял Пуант-дю-Лу. В Проклятой жил и настоящий управляющий, белый, но даже во время длительных отлучек Хэмиша Бонда, когда хозяин оставался в Новом Орлеане, управляющий предпочитал и носа не казать в Пуант-дю-Лу, не вторгаясь, таким образом, во владения Рору. Я думаю, что наличие номинального управляющего было попросту уступкой местным обычаям, общепринятым мнениям и предрассудкам.
«Вольные негры старика Бонда» — характеристика эта, в первую очередь, относилась к неграм в Пуант-дю-Лу, которые, можно сказать, вольны были распоряжаться собой и своей жизнью. Конечно, жизнь их определялась необходимостью выращивать хлопок и зерно, но помимо железной этой необходимости их жизнь принадлежала им самим, им и Рору: Рору возглавлял «совет старейшин», но совет этот перед тем, как принять решение, созывал людей на общий сход и выслушивал мнения всех. Что же до наказаний, то суд вершил тот же совет, опять же привлекая всех к дознанию и вынесению приговора, который и оглашался под восклицания, сетования и шепотки собравшихся, образовывавших нечто вроде античного хора.
И суд этот был гуманным. Висевшая на двери амбара на устрашение всем плетка ссохлась на своих ремнях без употребления. А самым страшным наказанием, помимо урезания порции мяса или запрещения участвовать в субботнем танцевальном празднике, было «тыканье пальцем», своеобразная система остракизма, когда с провинившимся разговаривают только в случае необходимости, а при встрече вместо приветствия лишь молча смотрят, тыча в него пальцем.
