И я пошла по улице не оглядываясь и по-прежнему испытывая жестокое удовольствие оттого, что представляла себе эту фигуру в ослепительно белом, движущуюся своим плавным бесшумным шагом на почтительном расстоянии от меня.
Когда я вошла во двор Хэмиша Бонда, лежавшая возле апельсинового дерева собака встрепенулась, но тут же снова опустила голову. Я увидела, как трепещут на ветру виноградные листья на моем балконе, поворачиваясь серой изнанкой. Я вошла в дом, и Рору послушно последовал за мной.
— Можешь поставить это, — сказала я ему, и он поставил саквояж на пол.
— Спасибо, — сказала я.
— A votre service[28], — сказал он, скрываясь в холле.
Прежде незамеченная мной Долли пристально глядела на меня из-за полумрака под лестницей.
— Чего смотришь? — резко бросила я.
— На тебя, — сказала она. — Ишь ты. Скоро тебе старик Бонд будет вещи подносить!
И она прошлась по холлу, виляя бедрами, словно несла воображаемый саквояж, смешно пародируя неподражаемую походку Рору.
Когда я поднялась к себе после своего фиаско, первым ощущением была пустота. Я легла на кровать и стала глядеть на золотой крест собора, на небо за окном, — как оно постепенно краснеет, но цветом неровным, с пятнами, ослепительными бликами и прожилками. Потом я закрыла глаза и стала слушать, как ветер шелестит виноградными листьями.
Но потом мрак стал опять расступаться, не явно, но обозначились контуры новых надежд, новых планов на будущее. Что ж, Рору я все-таки одолела. Ведь нет же доказательств, что я собиралась бежать. Лишь подозрения. И старика Бонда я тоже одолею. Непременно одолею. Я заставлю его прекратить слежку за мной. Не знаю как, но заставлю.
Внезапно преисполнившись ощущением собственной силы, я встала с постели. Я тщательно вымылась, причесалась и надела самое красивое мое платье, то, которое больше всего нравилось и старику Бонду, — розовое с шоколадно-коричневой отделкой на юбке. Потом я спустилась к ужину. С хозяином я поздоровалась очень холодно.
Он старался вести разговор, но я даже не поднимала глаз на него, а когда удостаивала его ответом, то ограничивалась односложными невразумительными репликами, в то время как он, делая все новые неуклюжие шаги, постоянно попадал впросак и оступался подобно человеку, вознамерившемуся в темноте продраться сквозь чащобу.
Потом он замолчал. Осекся на середине фразы и замолчал. Я чувствовала на себе его взгляд.
Он сказал:
— Бедная Крошка Мэнти, что произошло?
— Ничего, — коротко отвечала я.
