Августовским днем я шла от белошвейки в сопровождении негритенка, волочившего мой саквояж. Я направлялась к пристани, где подобно библейскому столпу огненному возносила дым своих труб «Гордость Цинцинати». Я шла очень быстро, с трудом удерживаясь, чтобы не перейти на бег, подгоняемая растущим возбуждением, и раз испугавшись, что за мной не поспевает мой маленький подручный с саквояжем, оглянулась. Нет, негритенок был тут — поодаль, но все-таки тут, торопился на своих коротеньких ножках, и саквояж бил его по щиколотке.
Увидев мальчишку, я приостановилась, давая ему время нагнать меня, и только было собралась крикнуть ему: «Скорее, скорее», как вдруг шагах в сорока от меня на противоположном тротуаре в падавшей от домов тени я заметила фигуру в белом, фигуру, которую я, озабоченная своим путешествием, не сразу узнала. Но тут же как удар пришло понимание — это он: красный шейный платок, соломенная плоская, как моряцкая бескозырка, шляпа, гладкое лоснящееся, как вороненая сталь, черное лицо и глаза, издали устремленные прямо на меня.
И сердце мое похолодело.
О, какой же я была дурой! Лелеять свой дурацкий план — заниматься глупостями: при чем тут деньги, открою или не открою я калитку, узнаю или не узнаю я город, перехитрю или нет этого растяпу-пса, хозяина с его добротой, если все это время на меня были устремлены глаза! И передо мной, загораживая небо, и черепичные крыши, и пеструю лепнину домов, возникло лицо Хэмиша Бонда, с улыбкой, стертой с лица, с холодной яростью глядящего на меня своими выпуклыми глазами. Словно все свои уловки и хитрости я придумывала, когда надо мной уже была занесена его большая, мощная, поросшая редкими волосами рука, с изуродованным пальцем, и сейчас эта рука вот-вот опустится и, ухватив меня, опять ввергнет в уготованный мне кошмар.
Я стояла на тротуаре, а кошмар вился вокруг, обволакивая меня, затмевая солнечный свет. Но разумом я понимала, что это просто кровь бросилась мне в голову — отсюда и тошнота, и мутная пелена в глазах.
Но это прошло, и я прибегла к последней отчаянной увертке.
— О, Рору! — воскликнула я.
Белая фигура мгновенно выступила из тени, сверкнув на солнце ослепительной белизной, и вот уже Рору приближается ко мне, и белые зубы сияют в сдержанной улыбке, и ноги в лакированных туфлях твердо и четко печатают шаги в уличной пыли. Шляпу он снял.
— М’зель… — произносит он.
Сойдя с тротуара, он ждал. И это значило, что, несмотря на свой высокий статус, он был теперь ниже меня. С любопытством я сверху вниз заглянула ему в лицо. Я говорю
