— Потому, — сказала она, — что это было лишнее.
— Но вас же сделали рабыней! — упорствовала я, чувствуя, как разгорается во мне гнев. — Une esclave, une esclave, вы же сами это сказали и…
— О, пошла ты вон отсюда! — вдруг крикнула Мишель, и я увидела, как пальцы ее судорожно сжали подушку.
Я застыла от изумления, изумления, смешанного, как я думаю, с ужасом при виде того, как треснул ее ледяной панцирь, соскочила с нее маска спокойствия.
— Пошла отсюда! — опять выкрикнула Мишель и горько, с досадой, добавила: — И принесла же тебя нелегкая в этот дом!
Она в сердцах бросила подушку на постель.
Жест этот вывел меня из оцепенения. Я кинулась в холл, а оттуда наверх, в мою комнату, и закрыла дверь.
Она нашла меня там позднее, скорчившуюся на кровати, испуганную, полную обиды за то, что меня предали; когда она тронула меня за плечо, я отпрянула.
Она сказала, что просит прощения, что за этим и пришла. Сказала:
— О, ведь это было так давно! Так давно, что думаешь, будто все это прошло, а потом в один прекрасный день оказывается, что нет, минута — и все возвращается.
Она опять тронула мое плечо.
— Ma petite[17], — сказала она, — прости!
Два дня спустя Мишель зашла ко мне в комнату и объявила, что мсье Эмиш на несколько дней уплыл в верховья, в Пуант-дю-Лу, и перед этим распорядился, чтобы она съездила со мной в город. Я поинтересовалась, зачем. Купить материи мне на платья. Я сказала, что мне ничего не надо. Зачем мне платья?
— Если ты не хочешь ехать, — сказала она, — то заставить тебя я не могу. Но мне это будет неприятно. А потом, ты ведь такая красивая.
Итак, мы поехали. Я была вне себя от возбуждения. В голове теснились мысли о побеге, возникали планы освобождения. Это только начало. Я все осмотрю, разгляжу. Изучу город. И стану ждать подходящего случая.
В лавках ко мне обращались мисс и мадемуазель, оказывали знаки внимания как девушке благородного происхождения, пришедшей тратить деньги. Мишель стояла рядом как верная дуэнья. Да, настанет день, и я как-нибудь проскользну мимо этого чудовища во дворе, а там ворота — и прощай, Хэмиш Бонд! Очутиться на свободе будет легче легкого: я затеряюсь среди белых.
При этом я продолжала чувствовать всю иронию ситуации: мисс и мадемуазель называли рабыню! Как была бы уязвлена гордость всех этих лавочников, знай они об этом вопиющем противоречии!
Дальше больше. Это ироническое противоречие укреплялось, потому что через несколько дней в дом прибыла портниха, мне сшили платья, которые были очень красивы, отчего в первую секунду во мне вспыхнула радость, но тут же вслед за этим я осознала еще одно ироническое противоречие, насмешку: красивые платья для рабыни! Я глядела на них, чувствуя лишь усталость и боль. Я сидела с Мишель, вышивая салфетки — смелый росчерк буквы «Б» над загогулиной, изображающей морские волны. Я шла в кухню и склонялась над корзинкой с чернокожим младенцем. Я брала его на руки, раздираемая смешанными чувствами. На заднем дворике я нашла котенка и поселила его у себя в комнате. Я кормила и гладила котенка. Я бродила по дому, по сумрачным комнатам с их массивной, позолоченной, украшенной бронзовыми завитками поблескивающей во мраке мебелью в стиле ампир, наведывалась и в кабинет Хэмиша Бонда, где на столе лежал большой компас в медном футляре, как Библия на престоле, и повсюду валялись книги и бумаги, а по стенам было развешано всевозможное оружие — сабли самой причудливой формы, кривые ятаганы и кинжалы — и все они грозно мерцали и переливались. А я, замирая, думала, что будет со мной, и сердце мое громко билось в тишине.
