В конце февраля я был вызван в исполнительный комитет. Подобный визит не предвещал ничего хорошего, но я был принят на удивление доброжелательно. В комитете хотели знать, готов ли я отправиться в командировку в соседний район, в Пудино. Там одному из ссыльных удалось организовать цех по производству бумаги; секретарь комитета предложил мне на месте ознакомиться с технологией, а затем на нашем комбинате установить аналогичное оборудование.
Бумаги повсеместно не хватало, и я как нормировщик комбината мог об этом немало понарасказать. Чистой бумаги достать было вообще невозможно; для записей использовались обычные страницы из книг и брошюр, только если — упаси Бог! — это не были гениальные труды классиков марксизма-ленинизма. А жаль! Ведь для этих целей они сгодились бы как нельзя лучше из-за отличной бумаги и текста, набранного с большими межстрочными пробелами и широкими полями. (Благодаря этим маленьким хитростям, с которыми преподносилось творчество «классиков», представленное огромным количеством томов, оно воспринималось «верноподданными» с тихим благоговением; с другой стороны, неотъемлемой принадлежностью этих изданий были фотографии главы государства, на которых он мог увековечить себя в моменты своей благотворной деятельности.) Когда же допустимый заменитель бумаги заканчивался, то писали на уже исписанных листках еще раз, только теперь поперек. Привилегии имелись у парткомитета и у школы: им выделялся ничтожный резерв белой бумаги.
Секретарь комитета показал мне образец бумаги пудинского производства. Она была сероватой, грубой и жесткой; в других обстоятельствах она могла бы служить в лучшем случае для упаковки, но в нашей ситуации она была бесценна: на ней все-таки можно было писать. С изготовителем этой бумаги, Альбином А[53], я был хорошо знаком: он был инженером, учился в Шарлоттенбурге, был депортирован с женой и ее родителями. В Черновице мы жили на Театральной аллее и были соседями — я, безусловно, мог рассчитывать на его помощь.
«Дорога идет довольно долго вверх по реке, вдоль Васюгана. До границы нашего района можно ехать на санях, — сказал секретарь, — но дальше — непроходимые болота, примерно километров девяносто, их можно пройти только на лыжах. Проводник будет прокладывать тебе лыжню...» Я вспомнил, что в свое время занимался спортом — был хорошим пловцом, много лет катался на коньках, играл в теннис, блестяще — в настольный теннис, ездил на велосипеде. Но лыжи не были моей сильной стороной: заниматься ими я начал поздно и на дощечках чувствовал себя неуверенно. Секретарь, видя сомнения на моем лице, развеял их, добавив: «Мы дадим тебе хлебную карточку на 800 граммов и достаточно денег в дорогу». 800 граммов хлеба — наивысшая норма! «Ого-го! — зашептали маленькие чертики мне в уши, — в прошлом месяце ты прошагал пешком 400 километров, неужели ты на лыжах не сможешь проехать 90?!» И я клюнул на приманку. «Я это сделаю, — сказал я несколько самодовольно, — даже если мне придется ползти на четвереньках».
