Танги кивнул. Он слишком устал, чтобы разговаривать. Он посмотрел на свои ладони — они побагровели. Гюнтер прилег на землю и замолчал. Снова наступила тишина. К ним подошел один из заключенных. Высокий человек, еще более худой, чем остальные, с лысым, блестевшим на солнце черепом и темными глазами. Он сказал Танги несколько слов, но тот ничего не понял.
— Это русский, — сказал Гюнтер. — Он говорит, что его зовут Миша и он будет тебе другом.
Танги постарался улыбнуться и пожал русскому руку. Миша снова что-то спросил, и Гюнтер перевел:
— Он спрашивает, правда ли, что американцы в пятнадцати километрах от Парижа и что немецкая армия во Франции разгромлена. Он узнал эту новость вчера в отхожем месте. Ее, кажется, сообщил один из новоприбывших.
Танги отрицательно покачал головой:
— Я ничего не слыхал. Когда я проезжал Париж, там было полно немцев. Они захватили половину Франции. Мне кажется, неправда, что американцы подошли к Парижу.
Гюнтер перевел. Русский, казалось, был очень огорчен. Однако он снова улыбнулся Танги и попрощался с ним.
Принесли суп. Танги протянул котелок: он заслужил черпак этой красной жижи и кусок хлеба. Снова усевшись подле Гюнтера, он принялся за еду. Гюнтер спросил его:
— Как случилось, что тебя сослали в лагерь?
Танги замялся. Он никогда не знал, что отвечать на этот вопрос. Он постарался как умел рассказать Гюнтеру свою историю, а тот молча слушал его.
— По правде говоря, уж коли ты здесь, тогда не имеет абсолютно никакого значения, почему ты сюда попал, — заметил Гюнтер.
— А ты?
— Я только что начал работать адвокатом в Гамбурге, когда меня забрала полиция. По-видимому, я был недостоин участвовать в создании Новой Германии. Я должен искупить свою вину, работая на благо Herrenvolk’a.
— Что значит это слово?
— Ничего. Так они называют Германию.
— А почему ты так хорошо говоришь по-французски?
— Я учился некоторое время в Париже… Лучше бы я там остался.
— Ты знаешь Париж?
— Да.
— Красивый город, правда?
— Очень… Я любил бродить по набережным весенними вечерами, когда букинисты мечтают над книгами, нищие дремлют, а небо становится все прозрачней и воздух напоен ароматами. Я ходил вдоль Сены, осторожно перелистывал пыльные книги и рассматривал галантные картинки; вдали ажурные башни Нотр-Дам и игла Ля-Шапель, казалось, пронзают нежный и ласковый воздух, словно легкую ткань…
Танги тоже мечтал о Париже. Конечно, он видел его только мельком, но так много слышал о нем от матери, что ему казалось, будто он всегда знал этот город и всегда носил его в своем сердце.
