…Потом вдруг страшно стало, когда родители ссориться начали. Мама сидела, обхватив голову: зачем мы это сделали, зачем уехали, мы же тут никого не знаем. Папа сердился, уходил, я за ним бегал, чтобы его привести обратно. Я уже думать стал, что они здесь разведутся.
Ты до сих пор привязан к родителям, правда, Эрик? И все же ты живешь один, звонишь им раз в неделю, приходишь иногда с визитом, ты – сам по себе, они – сами по себе. Когда-нибудь ты женишься, купишь дом, у тебя будут дети, дети выучатся и вырастут, им будет любопытно прошлое их семьи, они поедут обратно в Одессу, ты будешь ворчать, но будешь рад за них, правда ведь, все так и будет, Эрик, это что, счастье, как ты считаешь? Эрик, разве это счастье?
…Мне их так жалко было, Света, я и забыл, что уезжать не хотел. Пытался их развеселить.
Веки Эрика закрываются, ресницы бросают длинные тени на щеки. Не засыпай еще, Эрик, говори со мной, разве ты не видишь, как мне хочется, чтобы ты со мной поговорил, чтобы ты не засыпал, а на меня смотрел, чтобы ты слушал.
Отец меня заводит во двор, глухой такой, мы по лестнице подымаемся… Ты слушаешь, Эрик? На двери, помню, куча звонков была. Я говорю: почему звонков столько. А он: потому что квартира коммунальная. Коридор темный-темный, до сих пор помню, как там пылью пахло и как у соседа все время радио орало. Вот она, бедность. Знаешь, Эрик, бедность за мной просто по пятам ходит. Там бедность, здесь бедность. Там бутылка кефира вместо обеда и вместо ужина. Здесь две работы, а денег едва хватает. Отец добрый был. Он, когда на работу уходил, всегда мне мелочь оставлял. Я в кафе ходила пить молочный коктейль.
И я тут полюбил молочный коктейль, Света. Мне Вики такое место показала… Там очень хорошо делают как раз молочный коктейль. Мы туда сходим с тобой…
Эрик засыпает на полу. Он лежит на ковре, раскинув руки, чуть приоткрыв рот, ресницы иногда вздрагивают, и становится видно узкую полоску глазного белка. Но он ничего не видит, кроме своих снов.
Света говорит: я тебе рассказывала историю моей первой любви, Эрик? Она случилась как раз в то лето, когда я к отцу ездила. Андрей был барменом в кафе-мороженом.
Я его полюбила, а он меня нет, говорит Света. А меня отец мой любил, а я его – нет. У нас было лето неразделенности. Я его так называю. Дурацкое название, конечно. Дурацкое было лето.
* * *
Лето.
Духота, влажный воздух, каменный город, бывшая имперская столица. Столько всего исторического, а зачем эта история Свете. Зачем ей эта красота, извивы чугунных решеток, рябь на реке, прямота каналов, картины в музеях, зачем ей это все нужно, когда ее жизнь кончилась в тринадцать лет, осталось только доживать и плакать, доживать и плакать, и вспоминать.
