Гости продолжали подъедать остатки лакомств. А вот артисты и гладиаторы застыли, окаменев от страха. Если христианин одержит верх, эмир Назарета придет в дурное настроение. Несмотря на это, втайне они надеялись, что турок потерпит поражение. Едва поравнявшись с противником, Колен нанес ему резкий удар в левое ухо и почти одновременно — в низ живота. Тот обеими руками сграбастал Колена, но кокийяр со всего размаху стукнул его головой в лицо, попав прямо по носу, отчего турок взвыл от боли. Затаив дыхание, присутствующие слушали глухие удары этой битвы оленей, поджидая, чей череп треснет первым. В тот момент, когда турок, казалось, научился лучше парировать удары, Колен вцепился зубами в нос соперника и вырвал его к великой радости зрителей. Под аплодисменты и крики присутствующих Колен выплюнул на пол кусок окровавленной плоти. Но турок не собирался сдаваться, он обхватил соперника мощными руками, почти раздавив кулаками спину. Внезапно Колен повалился на пол, словно тряпичная кукла, его глаза погасли, руки повисли, как плети. Франсуа вскочил с табурета. Его друг не подавал признаков жизни, а турок осыпал его ударами. Но Колен, внезапно рванувшись, опять вцепился зубами в противника, на этот раз прямо в горло. А руками он тянул здоровяка за уши, что, похоже, весьма забавляло эмира. Франсуа ясно услышал, как хрустнуло горло турка под мощными челюстями. Одновременно Колен молотил ногами по животу соперника. Турок, даже не пытаясь защититься, тянул руки к лицу. Можно было подумать, что самым нестерпимым, самым унизительным для него было то, что его драли за уши, как мальчишку. Эмир подал знак, мамелюки вцепились в противников, растащили их в разные стороны и быстро увели из зала. Вновь заиграла музыка.
Франсуа, который так и остался стоять, разинув рот, увидел, как к нему приближается эмир.
— Теперь ты, поэт.
Инструменты стихли.
*
Хотя Вийона переодели в длинное египетское платье и нацепили ему на ноги туфли без задника и каблука, он настоял, чтобы ему оставили треуголку. Он изобразил сомнительный реверанс, который длился гораздо дольше, чем подобало по правилам этикета, и от этого казался не почтительным, а издевательским. К тому же его извечная ухмылка придала поклону двусмысленность, и публика, вынужденная смотреть на это явно утрированное приветствие, почувствовала себя не в своей тарелке. Эмир выказывал признаки раздражения. Наступила полная тишина. Подметя пол своей треуголкой, Вийон наконец медленно выпрямился, встретив пристальный взгляд тирана. Черные глаза владыки сияли таким же ярким светом, как у Гийома Шартье. В шлеме или чалме, с благосклонным или высокомерным выражением лица, с холеной бородой или гладко выбритым подбородком, прелат он или рыцарь, тайный агент или сборщик налогов, с разными титулами и в разных обличьях — все это как будто один и тот же человек. Вчера у него была бледная физиономия епископа, сегодня — розовые щеки жирного эмира. Но это все равно он, по-прежнему он. Вийон сражается с ним, какую бы тот ни надел личину, и теперь вновь собирается с ним сразиться. Эмир не глупее Франсуа. Он тоже под любезной маской чужестранца увидел эту вспышку в глазах и насмешку в углах губ. Но он укрощал и не таких строптивцев. Этот ничем не отличается от прочих.
