— И где же твоя ода эмиру?
Повинуясь щелчку пальцев, Франсуа поднялся и покорно последовал за судейским по мрачным галереям. Колен по-прежнему отбивался руками и ногами, извергая на тюремщиков потоки брани. Все они шли по длинному тоннелю. В конце их поджидали слуги со щетками и полотенцами, почтительно склонившиеся при виде чиновника.
— Отмойте мне вот этого!
Как у такого толстого человека могут быть такие тонкие руки? — думал Франсуа. Он смотрел на свои собственные запястья, узловатые ладони, наспех подпиленные ногти, кожу, которую отскоблили мылом и щетками, чтобы придать ему приличный вид. Сидя за низким столом в окружении фокусников и музыкантов, Франсуа не сводил глаз с унизанных кольцами пальцев эмира, скрещенных на толстом брюхе. Он не знал, в какой именно момент его призовут развлекать эту безликую массу людей, изнемогавших под своими парчовыми одеждами и знаками отличия, подобавшими их чину. Искрясь и сверкая на августейшем пузе, драгоценные камни утопали в изгибах дрянного шелка, напомнившего Франсуа стихарь Шартье. Жировые складки свидетельствовали о неправедной власти, о могуществе праздном и жестоком. И как же задобрить подобное брюхо?
Вийон и его товарищи по несчастью жадно поглощали объедки, принесенные рабами. Они радостно погружали руки в дымящуюся баранью требуху, лущили нут и миндаль, ели финики. В толпе сотрапезников Франсуа тщетно искал глазами Айшу. Он с трудом мог вспомнить черты молодой женщины. Он видел ее всего лишь несколько часов ночью, и теперь бледное лицо, расплывчатое, подернутое дымкой, ускользало от него, словно их встреча произошла давным-давно. Одни лишь черные глаза по-прежнему ярко сияли, пронзая пелену забвения. Заглушенная гулом пиршества, тюрьма отступала все дальше; старик, подросток, тюремщики стали размытыми тенями. Даже смерть темными коридорами отползла в свою пещеру. А ведь над ней как раз сейчас подтрунивают на этом бесстыдном, наглом пиршестве. Чтобы бросить ей вызов, надо набивать свое брюхо, как эмир. Или жрать крыс.
*
В гибких руках танцовщицы извивались змеи; карлики звонили в колокольчики; черные пальцы царапали тугие струны. На пол упал и покатился телячий глаз. Кто-то из гостей подобрал его и проглотил.
Грохот тамбуринов резко прекратился, и в наступившей тишине раздался торжественный удар гонга. Из глубины зала размеренной поступью надвигался огромного роста воин, его намазанное маслом тело блестело в свете факелов. На мгновение он простерся перед эмиром, затем выпрямился и обернулся. Это был турецкий раб, плененный мамелюками в бою против османского султана. Вслед за ним появился противник, высокий и худой, с гордо поднятым подбородком. Кусок ткани скрывал его шрамы. Он выглядел не таким крепким и сильным, как тот, первый.
