— А ружье-то у вас есть?
Энгельгард усмехнулся.
— И гладкоствольное, «Зауэр», и карабин под маузеровский патрон, «Збройовка Брно» … Есть, как не быть. Да и как же без оружия? Глухомань вокруг, тут, в горах, и медведи водятся…. Желаете посмотреть мой арсенал?
Савушкин махнул рукой.
— Не извольте беспокоится, что я, карабинов в своей жизни не видал? Три года на них смотрю не отрываясь… — И продолжил: — Вы обещали поведать, как тут оказались.
— Обещал? Не упомню…, впрочем, попробую. — Энгельгард протёр свою ложку изящной голубенькой салфеткой, до того тщательно свёрнутой в трубочку и вставленной в кольцо на чайном столике, и промолвил: — Я ненавидел большевиков. Они не только сломали мою жизнь — они всю Россию вздыбили и вывернули наизнанку. Что творили ваши китайцы и венгры в сибирских сёлах — жутко вспомнить….
— Так ведь Колчак не меньше крови пролил — а то и поболее… — негромко ответил Савушкин.
— Соглашусь. Начудил тогда адмирал, что и говорить, знатно, повёл себя по-дурацки, умудрившись проиграть уже почти выигранную войну…. Но речь сейчас не об этом. Повторюсь — до Галлиполи я вас искренне ненавидел. И готов был сражаться с вами, не щадя себя — но Бог даровал мне жизнь. А вот на Галлиполи я начал задумываться… — Старик взял в руки кружку с чаем, отпил глоток, вздохнул и продолжил: — Бросили нас там, как собак бесприютных, без довольствия, без палаток, без сапог, почитай что, в чистом поле… Наши генералы живо расползлись по хлебным местечкам, кто в Берлин подался, кто в Прагу, кто в Белград, с нами остались лишь Кутепов да Штейфон — а нас, чёрную кость, бросили подыхать. Французы за каждую буханку хлеба требовали мало что не унцию золота — хорошо, американцы взялись нас кормить, свои запасы военные использовать — не в море же им было миллионы банок тушёнки да эвересты шинелей да ботинок сбрасывать… Для нас они были истинными благодетелями — не глядя на их мотивы. Кстати, те же американцы и большевикам бросились помогать — когда голод в Поволжье случился…. Что ни говори, а благородства у них не отнять…
Кутепов продолжал делать вид, что белое дело живо — устраивал дурацкие парады, смотры, учёбу… Понятно, ему надо было отвлечь людей от падения в бездну отчаяния. Я, как оставшийся без должности, был из армии уволен — да оно и к лучшему. В мае двадцать первого года на французском пароходе мне удалось выехать в Триест — откуда добрался я до Праги. Где, как мне удалось узнать, обосновался генерал Войцеховский…
