— Нет, сынок. Не встречаем, а провожаем. Отца нашего провожаем…
— Куда?
— Ох! — И мать заплакала, уронив голову в ладони.
Каврис выбежал на улицу. Аал трудно было узнать — сколько народу сразу вышло на улицу. Мужчины с котомками на спине обнимают женщин, детей. У колхозной конторы стоит автомобиль с красным флагом. Мальчику стало тревожно и страшно: что же случилось? Когда он подошел поближе, из толпы, собравшейся у конторы, вышел отец. Он обнял сына за плечи (раньше никогда так не обнимал).
— Ну, сыночек мой, слушайся маму и бабушку, помогай им. Ты теперь в доме один мужчина. А мы едем далеко. На фронт едем. Фашистов бить едем. Прости, что не успел купить тебе гармонь…
Сердце Кавриса больно сжалось, когда он услышал такие слова.
— Ты, — спросил он чуть не плача, — ты… ты… скоро вернешься?
— Скоро, сынок, скоро, — ответил отец, легонько отстраняя Кавриса и оборачиваясь к жене: — Ну, жена, будь и ты здорова, не болей, не скучай…
Мать плакала. Слезы тоненькими струйками текли по ее лицу.
— Того, кто уходит в суровый поход, не провожают слезами, дочка, — говорила бабушка. — Слезы жены тяжело переносятся. Будь мужественной…
Вскоре машина тронулась, увозя в своем большом кузове близких и дорогих. Мать Кавриса упала на пыльную дорогу. У бабушки дрожали губы. Отец Тонки, пожилой Асап, сказал:
— Нынче год Змеи. Оттого-то, видно, и пришло к нам это черное горе.
Тонка и ее старшая сестра, колхозный почтальон, громко рыдали. Каврис же стоял как каменный. В глазах — ни слезинки, в груди пусто и холодно. Куда девалась вчерашняя радость… Все кончилось в одно утро.
Через несколько дней после проводов отца пришло письмо от Карнила. Он писал: «Ехал я с большой радостью домой, мечтал о встрече, но все случилось по-другому. Что поделаешь, увидимся после победы. Крепись, сестра, помни: на твоих руках слабая старуха и ребенок. А ты, Каврис, учись хорошенько. Хорошая учеба — это, школьники, ваша помощь фронту».
Мать, Каврис и бабушка читали письмо вслух и плакали: какая судьба ожидает их дорогих воинов на трудных солдатских дорогах…
В аале наступили тяжелые дни. Все с нетерпением ожидали весточек с фронта. Семья Кавриса не получила пока ни одного письма.
Завидя почтальона Тамару, люди волновались: неизвестно, что таится в ее большой сумке — радость или горе. В аале уже успели узнать, что солдатские треугольники с печатью полевой почты несли в себе хорошие новости: жив, здоров, бьет фашистов; но если приходили письма в особых конвертах… Ох, лучше бы не носить и не видеть никому тех страшных конвертов… И сколько бы ни старались в правлении колхоза облегчить тяжесть удара: подбодрить, утешить — все равно горе оставалось горем, утрата утратой…
