Из Киева, от генерал-губернатора, пришел телеграфный приказ:
«Исключенных из гимназии учеников выслать административным порядком по домам, в распоряжение родителей».
На казенной тройке под конвоем жандарма Сашка Шлихтера выслали в Лубны под «родительский» надзор полиции.
Наконец-то Александр получил от Евгении первое письмо.
«…Когда ты улетел, мой голубь, я поехала домой, в Каменец-Подольский. Но на вокзале в Киеве меня внезапно арестовали. Через месяц освободили из Лукьяновской тюрьмы, и я поехала на родину под гласный надзор полиции. Но только успела доехать, как опять взяли и отправили в ту же камеру, в ту же Лукьяновку, но уже по другому поводу. Теперь возникло дело Хинчука и фельдшерицы Гольденберг, которые провалились в Туле…»
При первой же возможности он написал ей только одно заветное слово, которое должно вернуть ей самообладание и веру в будущее.
«Будет!»
Он скажет ей это слово и на очной ставке. Он догадывался, что рано или поздно следователь Евецкий вынужден будет вызвать Женю.
И вот — свершилось…
Комната следователя с низкими сводами напоминала склеп. Солнце едва пробивалось сквозь пыль на немытых с сотворения мира стеклах и казалось посаженным за решетку. Следователь не сводил глаз с лица Шлихтера, когда лязгнула дверь и вошла Женя — худенькая, изящная, почти девочка. Она была в черной фуфайке. На плечах — темная, видимо, материнская шаль.
О, как засияли ее карие очи при виде Александра! Как бросилось к ней навстречу его сердце! Какой радостью осветились их исхудалые лица!
— Накоиец-то вы вместе! — воскликнул Евецкий. — Прошу садиться!
Подполковник Евецкий умел себя вести. По всему было видно, что он играет со Шлихтерами тщательно отрепетированную роль. Что все ему до тонкости известно. Что судьба подследственных уже решена. И надо только для формальности, для большего веса его аргументации кое-что уточнить, подчеркнуть, чтобы произвести впечатление блестящего мастера по распутыванию хитроумных узлов, достойного продвижения по службе.
— Боже мой! — якобы огорченно воскликнул он. — Такие молодые, почти дети. Поверьте, когда я читал ваше дело, мне казалось, что я встречусь с отпетыми злоумышленниками, а вы ну просто ангелочки! Признайтесь, что все это, — он положил сухую руку на толстое «дело», — забавки, игра в казаки-разбойники, примитивно понятая романтика. Неужели вам всерьез нравятся скучнейшие проповеди этого, дай бог памяти… да, Карла Маркса? Вы, конечно, в них ничего не поняли и поверили на слово агитаторам, которые сбили вас с толку… Вы ответите письменно на эти пять вопросов, — он протянул лист бумаги, разделенный на две части: видимо, слева — вопрос, справа — ответ. — Только правду, которую мы все равно знаем. Подпишите вот здесь… Собственноручно. И я, пожурив вас по-отечески, конечно, отпущу на все четыре стороны!
