Евгения припала к окну. В синих сумерках мелькнула темная фигура и слилась с бесформенным фоном…
Утром, когда после хлопотного ночного дежурства, еле держась на ногах, Александр ввалился в хату, он чуть не шарахнулся обратно. Ни Маньковского, ни жены не было. На широкой лавке, удобно устроившись, сидел здоровый, краснолицый пожилой, но сохранивший строевую выправку урядник.
«Арест? — мелькнуло в мозгу. — Обыск?»
Но урядник при виде вошедшего вскочил и осклабился.
— Александр Григорьевич? — воскликнул радостно, растопырив руки, будто собираясь обниматься.
— Я, — ответил Шлихтер, стараясь оценить обстановку.
— Как здоровьице? — В голосе урядника звучат какие-то странные, неуместные нотки искреннего сочувствия.
— Не жалуюсь, — Шлихтер изучил уже и оттопыренные уши, поросшие мелкими волосиками, и всего-то в две морщины лобик урядника.
— А то уж очень оно на этот счет беспокоится, — хмыкнул страж.
— Кто «оно»?
— Начальство, благодетели наши. Спят и во сне видят, как бы с вами чего не случилось-получилось.
— Помилуйте, да что со мной может случиться? — начал улыбаться Шлихтер.
— Народ озверел-с, скубентов, тилигенцию, лекарей и прочих евреев бьют смертным боем.
— Дичь какая-то, — пожал плечами Шлихтер. — Значит, вы прибыли, чтобы взять меня под конвой. Арестовать?
— Упаси бог… Охранять, Александр Григорьевич. Оно приказало, чтобы с вашей головки ни одной волосинки не упало. Чтобы занимались вы тем, чем вы занимаетесь. Это ваше дело. Только чтобы я с вас глаз не спускал. Всюду теперь вместе ходить будем.
— А как же насчет холеры?
— Она до нас не касается. Врачи ее распустили, пусть теперь и утишают. А вам если нужно, только крикните: Иван Жила, стань передо мной, как лист перед травой! И я тут как тут буду. Как в сказке!
Вечером Шлихтер сидел с женой за столом. Его мутило при виде пищи.
— А мы одного сегодня отходили, — сказала Евгения, с аппетитом уплетая гречневую кашу с молоком. — Он был совсем обезвожен.
— Не надо… — поморщился Александр. — Маньковский прав: смерть и болезнь такие тривиальные вещи, что о них не стоит ни думать, ни говорить.
Достав из-под крышки табуретки брошюру Плеханова, он углубился в чтение. Уже выработалась привычка мгновенно переключаться с одной работы на другую. Евгения смотрела на мужа. Какая все-таки у него красивая голова! Широко развернутый лоб, чуть дугообразные брови, пропорциональные черты лица. И это выражение постоянной работы мысли. И эти чуть заметные ямочки юмора и доброты на округлых щеках, и курчавая бородка. А вдруг страшная эпидемия унесет его? Нет-нет, об этом нельзя даже заикаться, чтобы не подсказать судьбе ошибочный ход!
