И еще за подписью Панкова: «В ночь с 29 на 30 октября смертью храбрых пала тов. Вера Слуцкая. Многие с 1905 г. помнят ее в Бежице и в Мальцевском районе. Быстрая в движениях, приветливая, она запомнилась многим. Бежицкая организация делегировала ее в 1907 г. на Лондонский съезд РСДРП… Бронепоезд социалиста Керенского скосил одну из многих прекрасных жизней…»
Аким уже закрыл газету, задумавшись над трагическим сообщением, как в глаза бросилось еще раз имя Григория Панкова. И текст:
«С тяжелым чувством делаю заявление о выходе моем из той партии, в которой работал ряд лет: РСДРП (объединенной). Но тяжелее и невыносимее пребывание в такой партии, где добрая половина за соглашение с Керенским и буржуазией…
Надежды на победу меньшевиков бесплодны, так же бесплодно и само существование этой партии. Политически бездействовать преступно, но политически обманывать избирателя, призывая голосовать за список той партии, которая своим поведением за несколько месяцев привела ко взрыву гражданской войны, недопустимо. Ввиду этого прошу исключить меня из списка кандидатов в Учредительное собрание от РСДРП (объединенной)… Я лично сделал свой выбор и призываю всех меньшевиков голосовать за список № 8 — список большевиков…»
Вот тогда-то Уханов взвился до крика. Но было уже поздно, непоправимо поздно! И разговора, напоминающего объяснение, у него с Григорием не получилось.
На митингах и собраниях Панков теперь именовал бывших своих единомышленников преступной бандой, требовал немедленного разгона, даже с применением оружия, «Бежицкой говорильни» — Совета рабочих депутатов.
По словам Панкова, получалось, что по вине меньшевиков, которые-де продолжают мутить воду, рабочие вынуждены выступать против рабочих.
Но разве не эту трагедию предсказывали социал-демократы меньшевики, предостерегая большевиков от поспешного и рокового шага — взятия власти? Не этот ли исход — потопление в рабочей крови свобод революции — они предвидели?
Так размышлял сам с собой Уханов, пока лошадка, вся закуржавленная изморозью, не остановилась перед окнами вокзала, откуда падали на загроможденную сугробами площадь квадраты желтого света.
Игнат в шляпе и легком, не по-зимнему, пальтишке спрыгнул на перрон и выхватил из тамбура, слабо освещенного чадящим вагонным фонарем, две связки книг.
— Это — тебе, а это — мои, — протянул он связки Григорию.
У вагона вырос затянутый портупеей, с кавалерийской шашкой на боку Семен Панков и молодцевато приложил руку к солдатской мерлушковой папахе:
